Мой друг работает в милиции
Шрифт:
Пятеро… Все одинаково одеты. На всех коричневые плащи, темные шляпы и черные перчатки. Один из них — убийца. Который же?.. Кто из них вышел тогда из ложи? Первый слева? Может быть… У него — седые виски… морщины на лбу… Тот, который вышел из ложи, тоже был старый… Но рядом сидит такой же, тоже седые виски… Но тот, из ложи, кажется, был полнее… А этот, который посредине? Нет, определенно не он, такое противное лицо она бы запомнила. Следующий? Он похож на их историка, только тот никогда не носит шляпу, даже зимой ходит в берете. Последний? Как противно у него
В дверях показался Кулябко.
— Гражданку попрошу следовать за мною, — проговорил он казенным голосом.
Надя поднялась, ее снова охватил страх, но теперь этот страх был вызван совсем другим: вдруг она укажет не на того, и тогда пострадает невинный человек…
Кулябко пропустил Надю вперед и, угадав ее настроение, пошутил:
— Вот алгебра так алгебра! Одно уравнение с пятью неизвестными!
Надя попыталась улыбнуться, улыбка получилась невеселая.
Они вошли в кабинет Дробова, и тот с первого взгляда догадался о состоянии Нади. Он понимал, какую нелегкую задачу взвалил на школьницу, сколько волнений доставила ей такая процедура. Знал он и другое: не так уж часто удается подобный эксперимент. Нелегко запомнить мельком увиденного человека.
— Здравствуйте, Надя, — он протянул ей руку. — Хочу познакомить вас со следователем городской прокуратуры товарищем Дорофеевым. Я уже рассказал Ивану Сергеевичу, как вы нам помогли.
— Рассказал, все рассказал, — подтвердил Дорофеев. — Я теперь все ваши дела знаю, даже о ваших лютых врагах, всех этих синусах-косинусах! Надеюсь, вы справились с ними?
— Контрольную я написала, но результаты неизвестны — тетрадей еще не раздавали.
— Все будет хорошо, ручаюсь.
— Как вы можете это знать?
— Я все знаю. Знаю, например, что вы сейчас волнуетесь. Но это естественно, в такой ситуации все волнуются. Уж очень велика ответственность. Но мы надеемся на вашу хорошую память. Признали вы кого-нибудь из этой пятерки?
— Не знаю… Я уже говорила Василию Андреичу… Я тогда смотрела невнимательно… Точно не могу сказать… По-моему, один похож на того…
— Значит, четверых из пяти вы исключаете?
— Да… — И, вспомнив слова Кулябки, смущенно заметила: — Не так-то просто решить одно уравнение с пятью неизвестными, никто такого уравнения не решит.
— Но раз вы исключили четверых, остается одно уравнение с одним неизвестным — ничего трудного. Кто же этот неизвестный? Где он сидит?
— Он сидит первым слева.
— Первый слева? — переспросил Дорофеев и бросил быстрый взгляд на Дробова. — Вы твердо уверены, что именно этот человек вышел тогда из ложи?
— Я твердо не уверена… Я же говорила… Может быть, тот был только похож на этого: тоже такой старый…
— Милая Надя, разве человек, на которого вы указали, старый? Ему же всего пятьдесят лет.
— А разве это не старый — пятьдесят лет? Вспомните, что говорил в повести Пушкина Дубровский о князе Верейском: «Хилый развратный старик» — вот что он говорил. Старик!
— Но при чем здесь князь Верейский?
— При том, что князю Верейскому было как раз пятьдесят лет!
— Да-а… — протянул Дорофеев. — Все правильно и закономерно. Лилипутам Гулливер казался чудовищным великаном, а жителям царства великанов — букашкой. Да… — И он опять взглянул на Дробова.
— Ну что же, Надя, спасибо. Надеюсь, родители не сердятся?
— Мама вначале испугалась, хотела сама пойти со мною, но папа сказал, что это просто смешно — бояться милиции и что мы все обязаны помогать ей, ну мама и успокоилась…
— Я же говорил вам. Еще раз спасибо. Не сомневаюсь, что за контрольную получите пятерку!..
Надя торопливо направилась к выходу. Дорофеев иронически усмехнулся и развел руками.
— Интересно, что скажет Денисов, — проговорил Дробов, не реагируя на усмешку Дорофеева.
— Сейчас узнаем…
Едва закрылась дверь за Надей, как вошли Кулябко и Денисов.
— Прошу садиться, Владимир Иванович, — приветствовал его Дробов. — С нетерпением ждем вашего ответа.
— Затрудняюсь, уважаемый Василий Андреич. Испытываю большое чувство ответственности. Сами понимаете…
— Понимаю и ценю вашу осторожность.
— Что я могу сказать? Стопроцентной уверенности не имею. Пожалуй, наиболее похож тот, что первый слева, но повторяю: настаивать не мору, не уверен, что именно этот молодой человек вышел тогда из ложи.
— Вы его считаете молодым человеком, — вмешался в разговор Дорофеев. — А, между прочим, ему через три месяца стукнет пятьдесят.
— А по-вашему, человек в пятьдесят лет — старик?! В таком случае кем прикажете считать человека, которому семьдесят два года? Мафусаилом?
Дорофеев понял, что Денисов говорит о себе, и, боясь, что тот обиделся, поспешил переменить тему:
— Значит, остальных вы никогда не встречали?
— Не припомню.
— В таком случае нам остается только поблагодарить вас, Владимир Иванович. Извините, что побеспокоили, — сказал Дробов.
— К вашим услугам, счел своей гражданской обязанностью…
— Ваше свидетельство, Владимир Иванович, быть может, снимет подозрение с человека, неповинного в этом преступлении. Надеюсь, понимаете, как это важно?
— О да, разумеется, понимаю. Не помню, какому великому гуманисту принадлежит замечательное изречение: «Лучше помиловать сто виновных, нежели осудить одного невинного».
Дорофеев рассмеялся:
— Монархические историографы приписывали это изречение Екатерине Второй, той самой великой «гуманистке», которая отдала в рабство дворянам миллионы крестьянских душ.