Мой граф
Шрифт:
«Мой Грегори, – подумала она. – Ничей больше. – Она решительно выпятила подбородок. – И меньше всего леди Дамары». Глупо с ее стороны думать так, даже как-то мелодраматично, что ли, но веление сердца отказывалось слушаться логики.
Однако оно должно послушаться. Она должна.
– Я рада, что мы вот так поговорили, – сказала она мистеру Доусону.
– Я
– И вы для меня, – ответила Пиппа. – Я еще там, в таверне, почувствовала какую-то связь с вами.
Он усмехнулся:
– Для меня это началось, когда вы подбежали, настаивая, что непременно должны почистить мне сапоги.
– А для меня, когда вы сказали Марбери, что не будете обедать в отдельной гостиной. Мне понравилась ваша твердость и в то же время доброта. Вы напомнили мне дядюшку Берти.
Мистер Доусон остановился под деревом недалеко от парадного крыльца.
– Древний философ Гераклит высказал одну очень мудрую мысль, которая всегда весьма уместна.
– И что же он сказал?
– Он сказал, что характер предопределяет судьбу человека. Я верю, что судьба предлагает нам возможности, и только от нас зависит, воспользуемся мы ими или пройдем мимо.
– Я рада, что вы не прошли мимо меня, – прошептала Пиппа, потому что Грегори уже быстро приближался.
– Моя дорогая, пройти мимо вас довольно трудно, – ответил мистер Доусон, придав лицу свое обычное безмятежное выражение. Теперь она знала, что это его маска в обществе.
– Я рада, что вы так считаете. – Она весело покосилась на него, но тело уже звенело, ощущая приближение Грегори.
– Мистер Доусон, Харроу, – приветствовал он их. – Чудесный денек, не правда ли?
Пиппа залюбовалась им. Он держал в руках баночку с чем-то – варенье, соленье? – и волосы его были сейчас слегка растрепаны. Должно быть, хорошенько прокатился галопом. Щеки раскраснелись, а шейный платок сбился немного набок. И все равно он казался более…
Основательным.
Уверенным.
И не только внешне. Он всегда умел произвести впечатление самоуверенности. Но было в его взгляде и что-то другое – что-то
Наблюдать за этим было интересно – и так опьяняюще!
В сущности, перемена была настолько очевидна, что они с мистером Доусоном обменялись коротким вопросительным взглядом.
– Ну, я пошел, – сказал мистер Доусон. – Приятно было повидаться с вами, Уэстдейл. Просто умираю – хочу чаю. Присоединяйтесь ко мне, сделайте милость. – Он вытащил носовой платок и вытер лоб. – Жаль, что Харроу не может. Ваш камердинер составил мне прекрасную компанию на прогулке.
– Рад это слышать, – улыбнулся Грегори. – Я сию минуту приду, вот только вначале дам Харроу задание.
– Конечно, конечно, – пробормотал мистер Доусон и рассеянно улыбнулся, ничем не показав, что ему известна вся история Пиппы.
Пиппа чуть не покраснела. Что почувствовал бы Грегори, если бы узнал, что мистер Доусон в курсе их сомнительной затеи?
И говорить ли ей или все же не говорить Грегори, что она любит его? Что он капитан ее сердца? Что она вступит с ним в любую схватку, что будет рядом с ним всегда и во всем, деля не только радости, но и неудачи и потери? Что будет верна ему до последнего вздоха и будет любить его вечно?
Пришло время решать.
Сейчас или никогда.
Но как понять, промолчать или все же рискнуть?
– Я должен сказать тебе что-то важное, – начал он с подкупающей искренностью, которой Пиппа не слышала от искушенного городского джентльмена по меньшей мере лет десять.
Ей на ум пришло одно чудесное, теплое воспоминание. Как-то раз он вручил ей мешок с дикими яблоками и сказал таким же искренним, серьезным голосом:
– Бросай их во врага. Сегодня это Билли, Робби и Патрик. Не я. Я на твоей стороне.
И тут она поняла, что ей делать. Поняла просто потому, что в этот миг увидела, перед ней прежний Грегори – тот, который был на ее стороне.
– Я тоже должна сказать тебе что-то важное, – перебила она его. – Извини, я буду признательна, если ты позволишь мне сказать первой, капитан.
Их глаза встретились, и ее любовь расцвела еще сильнее. Их связь длиной почти в целую жизнь была тем солнцем и тем дождем, которые требовались Пиппе, чтобы расти.