Мой папа – Штирлиц (сборник)
Шрифт:
Пройди мимо него так близко, чтобы жаром своего тела опалить ему кожу, чтоб губы его потрескались, чтоб глаза от удивления раскрылись так широко, что через них твой взгляд смог бы проникнуть ему в самую душу. Он рванется к тебе, но ты исчезнешь. В комнате, полной людей, ему станет так пусто без тебя, что до следующей встречи он ни о ком другом думать не сможет. Главное – не бояться, что, как только ты уйдешь, другая повиснет у него на шее. Никто, кроме тебя, будет ему не нужен.
Золушка оставила на ступеньках дворца туфельку, ты можешь оставить в кармане его пальто свой номер телефона, но твердо запомни: отдаться мужчине без борьбы – значит открыть ему путь
Дай ему помучиться неизвестностью. За это время связь между вами укрепится настолько, что даже когда он тебя получит, счастье будет казаться ему несбыточным. Тебе захочется полностью раствориться в нем, но не теряй самообладания, прояви такт и выдержку, не лезь с вопросами о том, любит ли он тебя, не пытайся услужить, не давай приблизиться к себе настолько, чтобы ему захотелось тебя оттолкнуть».
Бедная моя мамочка! Кроме всего, чем должна обладать идеальная женщина, требуется еще и удача, а вот ее-то как раз у нее и не было. Она прожила свою жизнь в горьком одиночестве. Женская мудрость пришла к ней слишком поздно, она хотела передать мне ее в наследство, но лишь ценой собственных ошибок я поняла ее правоту.
Зал бушевал. Я ощущала единство с каждым из присутствующих. Незаметно для себя я преодолела языковой барьер и давно уже общалась с соседями непонятно (да и неважно) на каком языке. Но был в этом зале человек, чувствовавший себя чужим на этом празднике жизни, и это был мой муж. Он все же пробился ко мне и уже не просил, а требовал немедленно уйти. По природе и по убеждениям он – человек мягкий и терпеливый и требует чего-то лишь в крайних случаях, но уж тогда с его требованиями я вынуждена считаться. С неумолимой обреченностью я поняла, что мое время истекло. Бал продолжится без меня, свой шанс я упустила, мне так и не удастся рассказать испанцам о своей любви к их родине и о своей матери, которой не суждено было ее увидеть!
Я совсем уж было собралась оторваться от спинки стула, за которую весь вечер держалась, и покорно последовать за мужем, когда на сцену взбежал новый танцор, и одного взгляда на него хватило, чтобы моя покорность исчезла.
Ему было уже к пятидесяти, но он был строен и красив суровой красотой героя. Он смотрел в зал с таким выражением, что мне вспомнились слова Базарова, некогда поразившие мое девчачье воображение: «Настоящий мужчина должен быть свиреп». Я спросила у соседки, кто это, и она подобострастно прошептала: «Уан». По-английски это слово означает – один. Один в целом мире, единственный и неповторимый. Лишь какое-то время спустя я догадалась, что имя этого танцора было Хуан (испанцы глотают начальный звук). Итак – дон Хуан, или, как говорили в девятнадцатом веке – дон Жуан.
Олэй!
Гордостью, твердостью, силой, волей дышало каждое его движение. Его виртуозный танец был лишен малейшего намека на сентиментальность. Наоборот, в нем чувствовалось колоссальное упрямство мужчины, воспротивившегося законам жизни; ярость, отвага, готовность погибнуть, но не уступить; героизм и обреченность, от которых у зрителя сжималось сердце. Из зала нам казалось, что человек просто не в состоянии выдержать такое напряжение, и я сдерживалась, чтобы не крикнуть ему: «Хватит, мы и так уже в восторге, побереги себя, ведь еще мгновение и ты упадешь замертво», – но в то же время мне хотелось, чтобы этот танец длился, а вместе с ним не прекращалась великая магия искусства.
И танец продолжался. Вопреки всему на свете. Пот веером летел в зал с посеребренных сединой длинных кудрей дона Хуана. Одна капля долетела до меня. О! Я не возражала. Не было женщины в зале, которая не испытывала бы того же чувства, что и я. В едином порыве все мы: умные, деловые, расчетливые, осторожные, опытные и с высоты своего опыта уверяющие, что настоящая любовь – это любовь к детям, а истинное блаженство – самоотдача и смирение, мы, давно похоронившие мечты о любви, «которой на свете не бывает», – все мы, глядя на дона Хуана, о них вспомнили и испытали сладость, боль и жуть пронзившего нас желания.
Но вот гитары смолкли, и зал взорвался аплодисментами. Я бросила прощальный взгляд на сцену, но в этот миг случилось то, чего я ждала всю жизнь – чудо. Дон Хуан окинул зал внимательным взглядом, на мгновение наши глаза встретились, и он решительно направился ко мне. «Мой гитарист», знакомство с которым давно уже приобрело вполне интимный характер, так как он частенько с извиняющейся улыбкой вытирал свою вспотевшую лысину о мою нависшую над ним кофточку, встал и отодвинул стул. Хуан протянул мне руку. Я изумленно оглянулась, думая, что он протягивает ее кому-то, кто стоит сзади меня, но сзади стоял только мой муж и изумленно таращил на меня глаза. Дон Хуан что-то быстро сказал по-испански, взял меня за руку и вывел на сцену.
Все произошло так стремительно, что я даже не успела испугаться. Лишь ощутив напряжение сотен устремленных на меня глаз, я почувствовала, что ноги мои налились чугунной тяжестью, а горло перехватила судорога. Я почувствовала, что со зрителями меня соединяют тысячи невидимых высоковольтных проводов, по которым им передается моя растерянность. И без того наэлектризованная атмосфера накалилась до того, что казалось: вот-вот грянет гром, сверкнет молния и ударит меня в темечко. В затемненном страхом сознании летучей мышью пронеслась мысль о побеге, но яркой боевой ракетой вспыхнула фраза: «Отступать некуда – позади Москва», и, шагнув к рампе, я со всей силы ударила себя кулаком в грудь и громко крикнула: «Руссо!». Зал единодушно отозвался: «Браво!»
Хуан взял меня за руку, вернул на середину сцены, кивнул музыкантам, чтоб начинали, и глаза его сверкнули весело и вызывающе, мол, давай, русская, сбацай, ты же этого хотела. Гитары грянули. Воздев глаза к закопченному потолку, я мысленно крикнула: «Господи, дай вдохновения!» – и оно снизошло на меня. Иначе я никак не могу объяснить того, что вдруг толкнула Хуана в грудь своим весьма внушительным бюстом с такой силой, что он не удержался на ногах и упал на колени к сидевшим сзади него гитаристам. В глазах его шарахнулось изумление, но, не дав ему опомниться, я рванула его на себя, подхватила на руки и закружила.
Зал остолбенел. Ничего подобного никто, включая меня, не ожидал.
Олэй!
Вдохновение – сила загадочная, мощная и непредсказуемая, она вселяется в человека, освобождая его от пут сознания, и позволяет совершать поступки, на которые сам он категорически не способен. Без вдохновения я не в состоянии была бы закончить ни одного своего рассказа. Без вдохновения я всего лишь стареющая женщина, грустная, неуверенная в себе, большую часть дня проводящая, уперев пустой взор в экран компьютера, где пульсирует вертикальная черточка, за которую я не в силах переступить до тех пор, пока меня вдруг не приподнимет и не вознесет над страхом эта невероятная сила. В результате чего рассказ дописан… и нужно браться за другой.