Мой папа – Штирлиц (сборник)

Исаева Ольга

Услышав родную речь, я так возликовала, что закричала через улицу:

– Мальчики, вы просто чудно играли, пожалуйста, не ссорьтесь.

Все четверо кинулись к окну и разом загалдели:

– Девушка, вы русская?

– Вы здесь живете?

– А вы из какого города?

– Идите к нам, у нас водка есть!

Я покачала головой.

– Не могу я, братцы, через пять минут

такси приедет.

– А вы куда уезжаете?

– Домой.

– В Россию?

– Нет, в Америку.

– В Аме-е-е-рику… – в их голосах послышалось дружное разочарование.

– Ну и как там?

– Да ничего вроде.

– А мы вот только сегодня приехали.

– Откуда?

– Из Воронежа. Мы в консерватории учимся. Вот решили подработать на каникулах.

– И вас так запросто пустили?

– А чего? У нас евровиза на три года. В прошлом году в Париж ездили.

Я была просто ошеломлена этим внезапным кульбитом реальности. Все еще не решаясь поверить в то, что происходящее мне не приснилось, я спросила:

– А откуда у вас эти костюмы?

– Да у Сереги мать – костюмерша в театре. Только не подумайте ничего такого, они списанные.

– А где вы выступаете?

– Да в разных местах. В основном там, где побольше народу тусуется. Но сегодня нам не повезло, только поработать собрались, а тут дождь. Интуристы все по норам попрятались.

Скрипач, тот, что, судя по всему, был руководителем квартета, все еще не терял надежды уговорить меня остаться:

– А может, ну ее, Америку? Перебирайтесь к нам, посидим, выпьем как люди. У нас места много, все поместимся. А улетите завтра или через неделю.

Я покачала головой:

– Я бы с радостью, да деньги кончились.

Виолончелист сочувственно спросил:

– Может, вы яблочка хотите? Антоновка! У вас небось таких нет. Ловите.

Он бросил мне через улицу твердое, как булыжник, зеленое яблоко и добавил:

– Все ж надо бы выпить, со знакомством. Меня вот, например, Димой зовут, главный у нас Серега, этот вот Вован-болван, а это Ленчик-пончик.

Вован обиделся:

– А сам-то кто?

Чтобы предотвратить спор, я поспешила представиться, естественно, не упомянув о том, что в матери им гожусь. Кто и когда еще назовет меня девушкой? Заговорщески мне подмигнув, Дима исчез в недрах квартиры и через мгновение вернулся со стопкой пластмассовых стаканчиков и бутылкой водки, отрекомендовав: «Наша, воронежская!» Шустро, как любой русский мужчина, он разлил ее в расставленные на подоконнике стаканчики и один протянул мне.

– Держите, Оленька, дотянетесь?

Я попыталась, но, как ни узка была улица, дотянуться все же не смогла.

Ленчик крикнул: «Ноу проблем», отбежал и ко всеобщему восторгу вернулся со сковородкой – обычной чугунной сковородкой, судя по виду, преодолевшей со своим владельцем границы не только пространства, но и времени. Поставив на нее стаканчик, он протянул ее мне через разделявшую нас пропасть, и тут уж я из кожи вон вылезла, но дотянулась.

Мы выпили теплой вонькой водки, дружно крякнули, закусили антоновкой, сморщились от кислятины, и в ту же секунду в уши нам ударил тревожный звон – это колокол кафедрального собора извещал меня о том, что на сей раз мое время действительно истекло. Как сказал персонаж одного моего любимого романа:

Бьют часы, ядрена мать,

Надо с бала мне бежать.

Я стала прощаться. Мальчишки наперебой приглашали меня в Воронеж, я звала их в Нью-Йорк. Дима торопливо записывал мой адрес на баховской партитуре, на террасу ко мне летели свернутые из нотной бумаги самолетики с их номерами телефонов. В это мгновение все мы не сомневались в возможности новой встречи. И она действительно произошла… в этой повести.

Снизу настойчиво засигналило подъехавшее такси, я в последний раз послала моим чудным, прекрасным, родным мальчикам воздушный поцелуй, а через несколько минут, выйдя из подъезда своей гостиницы, услыхала льющуюся из окон пятого этажа дома напротив, заполняющую собой узкий каньон старинной улицы скрипичную версию «Прощания славянки».

Олэй!

Примечания

1

Казармы – рабочие общежития текстильных фабрик в городе Орехово-Зуево.