Мой самый второй: шанс изменить всё. Сборник рассказов LitBand

Вся моя жизнь – это просто истории.

Те истории, которые я себе о ней рассказываю.

Они про то прошлое, которое было и которого никогда не было.

Это прошлое было только во мне и только для меня.

Они – это та я, какая я сейчас, прямо сию секунду.

Завтра я буду другой, и они станут другими.

Они меняются в зависимости от моего настроения, от отношений к тем или иным людям, даже от времени года.

Иногда эти истории полны юмора.

Иногда – наоборот.

Вот так живешь-живешь, а получается сборник рассказов «Про жизнь».

– Свой путь – это когда ты

делаешь то, что хочешь делать. И не делаешь того, что делать не хочешь, – написал Леське друг.

– Как же, прямо вот так, на том, что ты хочешь, строить свою жизнь?!..

– Не понял вопроса, а на чем же тогда строить, на планах партии и правительства?

– Но с чего же начинать, не понимаю. Как понять, чего я хочу.

– Начинать с того, что делать не хочешь. И не делать этого. Опора просто железобетонная.

Леська наверняка могла сказать, что появилась осенью. Причем глубокой и безлистой. Наверное, поэтому она ее так волновала. А может, и не поэтому.

Мама с папой появления Леськи не ожидали. Просто две недели в микрорайоне на окраине Таллина, где жили Леськины родители, не было света… Поэтому спустя время там народилось множество Свет и Лен. И еще Леська.

Таллин Леська помнила. Хотя, когда родители с братом и Леськой переехали в Калининград, ей и года не было. Психология не в состоянии объяснить этот феномен. Леська точно помнила Таллин. Помнила сыроватый пасмурный воздух, аллею с осенними деревьями, особый пряный запах. И еще что-то такое, чему больше всего подходит слово «дух»… Она помнила дух этого города. И когда оказалась там спустя двадцать пять лет, сразу вновь его узнала.

Еще смутно она помнила Калининград. Они с братом получили в подарок замечательные пузатые самолеты. Он – синий побольше. Она – красный поменьше. Самолеты были просто обалденные, держать в руках их было необычайно приятно. Леська помнила это чувство – самолет в руке. Прохладная пластмасса касается ее пальцев и ладони. А самолет такой большой и такой красивый. И если посмотреть на него, сразу понятно, что он летает. Это очень понятно. Сразу видна вся особенная тайная страна, где летает ее пузатый красный самолет. У него обязательно есть лицо, он разговаривает мальчишеским голосом, немножко с басцой… А она, Леська, сидит в кресле пилота, и на ней большие защитные очки и специальная одежда. Ветер и солнце бьют в лицо. Внизу сочно-зеленые деревья и разноцветные домики… Ух, красота!

Родители переехали из Калининграда, когда Леське было два года.

До того как их семья поселилась в восьмом доме, в Подмосковье, Леська мало что помнила. На первый взгляд, конечно. Просто то, что она помнила, было довольно мучительно. Родители хлопотали с переездом, Леську определили в ясли, перетекающие в сад. Мама говорила, что там она сидела, качалась и орала басом на одной ноте. Так она могла сидеть, качаться и орать часами. Единственное светлое воспоминание, которое у нее запечатлелось с той поры, – это была чудесная тететька по фамилии Пирожкина. Вообще-то она была Рожкина, но Леська свои особенные доверительные чувства к ней могла выразить одним только способом. Всякий раз, разговаривая с мамой об Але Рожкиной, называть ее Пирожкина… Это была мамина подружка, которая работала в саду, в группе Леськи. Мама работала в том же саду, но не могла по правилам сада быть вместе со своей дочкой. В общем, когда с Леськой была Пирожкина, она переставала горевать и даже немножечко играла.

По маме Леська все время тосковала. Леське больше всего на свете хотелось быть с мамой. Мамы всегда не хватало. Леська боялась ее рассердить, огорчить. Радовалась, когда мама была с ней и была ей рада. Но все равно это почему-то казалось временным и ненадежным. Вот сейчас мама уйдет. Вот сейчас рассердится.

Мама часто сердилась или бывала чем-то расстроена. Мама свободолюбивая, она не могла терпеть советскую реальность. Каждую незначащую ерунду приходилось выстаивать часами в очереди, выписывать заявлениями, выпрашивать знакомых… Леська помнила, что та жизнь была как накрытая крышкой кастрюля. Все время мало света, пасмурно, резкие голоса, взывающие к совести, ранние холодные вставания, растянутые на коленях колготки. Леське от мамы передался вкус в смысле эстетики. Ее эстетическое чувство надрывалось

от цвета стен в поликлинике, от вида домов, от одежды, от лиц… От всего. Просто от всего…

Леська жила в своих историях, стараясь поменьше соприкасаться с реальностью. Папа часто бывал в командировках и привозил из командировок книги. Для Леськи он привозил сказки, конечно. Больше всего Леська любила «Сказки народов мира». Особенно восточные. Пери и дэвы, роскошь и красота приводили ее в полный восторг. Еще Леська любила сказки про принцесс. Но странно. Ощущала-то она себя только и исключительно принцессой в смысле внешней красоты и внутренней исключительности, а вот жила жизнью и приключениями главного героя, то есть мужчины. А хотя, что странного? В жизни принцесс до и после кульминационного момента с женихами ничего интересного-то и не было. А вот у самого главного жениха жизнь была что надо! Вот тебе приключения, вот тебе путешествия, открытия, победы, новые знакомства! Кстати, Леська само слово «жених» почему-то произносила как «нежих»…

Еще Леська обожала играть в кубики. Они были разноцветные, деревянные, довольно большие и складывались в большой зеленый деревянный ящик из-под чего-то. Все вещи в те времена были… как бы сказать, многофункциональные. Когда освобождался ящик, он не выкидывался, ему находили новое применение. И это было здорово, когда оно, это новое применение, находилось и было уместным. Так вот, в зеленом ящике из-под чего-то хранились Леськины кубики. Она сама или вместе с братом могли из них сделать что хочешь. Хочешь замок, хочешь дом, хочешь – что хочешь…

Еще была настольная игра, в которую они играли всей семьей, путешествие по какому-то необыкновенному Лукоморью. Еще была любимая книга, в которой герои запрыгивали внутрь марок и попадали в нарисованные обстоятельства. Диафильмы и чтение перед сном. Целый мир в книге с рисунками Херлуфа Бидструпа. Гости по выходным и обязательно предшествующий их приходу волшебный саксофон Фаусто Папетти…

Все это было прекрасно.

Плохо только, что некоторые сказки были страшными. Особенно плохо, если их показывали по телевизору. Леська помнит, когда впервые испытала настоящий ужас и совсем не смогла спать ночью. Тогда вечером они всей семьей посмотрели немецкий телеспектакль «Карлик Нос». Вид уродливого карлика и мешок с отрубленными головами вместо капусты на протяжении многих лет преследовал Леську в темноте… Она бежала к родителям, укладывалась к ним под бок и только тогда спокойно засыпала. Да, эта беготня по ночам продлилась очень долго… А когда Леська оказалась замужем, возможность на законном основании спать у кого-то под боком ее очень радовала.

Восьмой дом, куда Леськина семья переехала в ее три года, ей нравился. Он был маленький, трехэтажный, трехподъездный, светло-желтого цвета старинного особянка. Вокруг дома было много зелени, деревьев. Окна затеняли кусты, а справа от дома начиналась липовая аллея. И когда весной цвели липы, дурман-запах тек по улице, проникая даже в квартиру Леськи.

Сама квартира, правда, была сыровата. Из окон в холодные дни ощутимо дуло. Леська помнила, как они болели вместе с братом. Если кто-то из них заболевал, неизбежно через пару дней заболевал другой. Но это их скорее радовало, болели они со вкусом. Прямо скажем, с удовольствием. Можно было лежать, ничего не делать, никуда не ходить. Читать книги, играть в игрушки. А потом вообще стало можно телевизор смотреть. В восьмом доме телевизоров было уже два. Потом их становилось все больше. Леськин папа увлекался техникой. И у него все работало, даже самое неисправное. Правда, все работало не ахти, и без папы обязательно начинались какие-то сложности с техникой. А потому что она слушалась только его: техника ведь не дура, знает, кто ее любит и кормит. А папа и любил, и кормил своим вниманием, заботой. Иногда вечерами папа паял. Паяльник – это такая железная длинная штука на деревянной ручке с электропроводом. Когда паяльник подключен, железная штука раскаляется и окунается в специальную паяльную смолу. Конечно, называется эта субстанция как-то по-другому. Назовем ее смолой для простоты. Она, эта смола, когда холодная, твердая как камень. А когда ее касаются раскаленным паяльником, становится тягучей. Очень красивая, янтарного цвета. Вечерами, когда папа брался паять, комната наполнялась густым синим дымом…