Мой ВГИК. Автобиография для отдела кадров
Шрифт:
– А вообще-то ты красавица!
И попытался изобразить руками, какая именно Женька красавица, но уронил метлу, кинулся ее поймать, потерял равновесие и сел на асфальт.
– Маненько загулял, казак? – усмехнулась Женька,.
И парень ответил в тон ей:
– Да, вот, чуть не упал!
Он продолжал сидеть и рассматривать Женьку, и вставать не торопился. Женькины формы слабо, конечно, угадывались в таком ее одеянии, но воспаленный алкоголем взгляд свободно проникал сквозь любые покровы. Да и лицо, если вот так загородить левую половину – или даже операцию сделать, точно, сейчас такие запросто! – вот это будет да!
Женька почувствовала этот раздевающий взгляд и смутилась.
– Ты чего это? – прикрикнула она, больше сердясь на себя из-за своего смущения, чем на парня за его откровенный взгляд, и добавила грубо: – Я ведь уродина, а не давалка!
Юра Хмельницкий поднялся, подобрал метлу и сказал, продолжая думать о косметической операции:
– Все еще можно поправить.
А Женька возмутилась, подумав о другом направлении его мыслей:
– Разворачивай оглобли, казак! Тебе что, ночи не хватило?
И Юра растерялся, потому что начал уже трезветь и утоньшаться душой. Он извинился и побрел к гостинице, волоча за собой метлу.
– Эй, кавалер, забери котенка, метлу отдай! – кинулась за ним Женька.
И снова они стояли друг против друга, и Женька с удивлением читала в глазах парня, что тот на самом деле мнит ее красавицей, а он взял да еще и дотронулся до ее лица, и Женька – эх, Женька, Женька! – не отвела эту руку. Прямо хоть плачь! Его ладонь, пыльная и теплая, спрятала, как в мешок, все ее уродливые шрамы, и Женька представила, какой он теперь ее видит. Она сама так иногда делала – прятала левую половину лица, когда хотела вспомнить, какой была, и понять, какой могла бы быть теперь. Это случалось редко, когда бывало очень уж тоскливо, не чаще. И Юра Хмельницкий увидел ее именно такой, и ему стало жалко эту молодую женщину, такую прекрасную и несчастливую.
Парень смотрел теперь грустными глазами все понимающего человека, и под этим взглядом в груди у Женьки затрепыхались тонюсенькие росточки давно позабытых и совершенно ненужных и даже опасных в теперешней ее жизни чувств и волнений. Не в силах справиться с этими своими чувствительными побегами, Женька ненатурально расхохоталась и сбросила руку парня со своего лица:
– Да тебе еще стакан, голубок, и ты к чертовой бабушке в постель полезешь!
И еще что-то в том же духе, пока парень не скрылся за дверями гостиницы. И тогда она замолчала. Котенок и метла были в руках у Женьки. А парня – не было. И это хорошо, и это ладненько, и нечего расслабляться по пустякам!
– А котенка я, пожалуй, себе оставлю, – решила Женька.
Она стукнулась к поварихам в столовскую кухню, отдала им на время своего звереныша, который уже начал показывать характер (пищать и вырываться), и продолжила работу.
Юра Хмельницкий поднялся к себе на четвертый этаж, вошел в номер, тихонько, чтобы не будить спящих, достал из-под корабельных часов на тумбочке – часы были предметом особой гордости Юры – достал тетрадь для этюдов, взял угольный карандаш и расположился за столом рисовать…»
(С. Бойко «Лавров и Порфирий, «День “Д”. Повесть конца эпохи развитого социализма»)
***
На Семипалатинском полигоне мы детально фиксировали подготовку Изделия к имитации пятикилотонного ядерного взрыва и сам этот весьма эффектный подрыв. Все это скромно называлось «Опыт».
***
Я закрыл визир «Конваса» шторкой и покрепче ухватил штатив своей кинокамеры, чтобы нас не снесло от удара.
Когда после взрыва полетели, опережая друг дружку и сбивая пыль с пересохшей травы, две волны – ударная и звуковая, мы успели посоветовать Володе Братславскому перепрыгнуть через них, что он и сделал – весьма ловко, не смотря на свои габариты. Но на самом деле волны были не такими «низкорослыми», как казались, когда неслись к нам по степи. Они обе были воздушными, и Брат знал об этом, потому что был очень образованным юношей. Но все же подпрыгнул…
***
Из этой командировки я привез домой кучу впечатлений и три литра спирта. Мне казалось – очень много. Я не знал, что кинооператор Игнатенко отхватил себе целую канистру, а наш консультант хапнул аж 50 кило спирта-ректификата! Странно, что к концу командировки вообще что-то осталось, – ведь его нам выдали со склада еще в самый первый день – хоть и целую бочку, но на всю ораву и почти на два месяца. Слону дробина, жана-семей! Осталось, однако…
В конце декабря мы с юной Леной поженились, отпраздновали свадьбу на фабрике-кухне в Подлипках, и прямо из-за стола, оставив гостей допивать, доедать и танцевать, отправились по путевке, которую устроил нам ее папа, тесть Лев Георгиевич, – отправились на Ленинградский вокзал, чтобы ехать в Питер. До вокзала нас проводил Сашка Базин, мой свидетель.
Глава 5. Чюрлёнис
Серёге Чурляеву по прозвищу «Чюрлёнис» было 29 лет, он был холост, работал осветителем на нашем филиале киностудии Министерства обороны в Подмосковном Болшево и большую часть своего молодого времени проводил в командировках. В выпивке отдавал предпочтение крепленым винам: мог в один присест выпить бутылку «Агдама», вытереть свои пышные усы чистым носовым платком и извиниться:
– Прошу прощения, пить очень хотелось!
На «Будь здоров!» неизменно отвечал: «И ты не хворай!» Был дружелюбен, расположен к полноте и исключительно чистоплотен: подолгу любил плескаться в ванне, если гостиничный номер располагал таковой, и ежедневно стирал после работы свои безупречные рубашки, носки и носовые платки. В отличие от осветителя Лёвы Нигматулина, Чюрлёнис использовал носовой платок по назначению и подшучивал над Лёвой, который сморкался исключительно в пол, после чего доставал платок и вытирал нос.
На моих глазах, в общественном автобусе города Пенза, какой-то подвыпивший меломан со словами «Валера, ты жив?!» кинулся обнимать Серегу Чурляева. Чюрлёнис отстранился и вежливо заметил:
– Простите, но вы ошибаетесь.
Выяснилось, что фанат вокально-инструментальной группы «Песняры» принял Чурляева за ее лидера Валерия Мулявина, погибшего несколько лет назад на гастролях в Ялте…
***
Серега предпочитал командировки в центральные и северные районы страны, потому что трудно переносил жару, но мог поехать и куда угодно, если в экспедицию подбиралась хорошая компания. Серега легко уживался со всеми, его можно было без колебаний отправить в длительную экспедицию – хоть на полюс, хоть в космос. Он мог поехать даже с режиссером Большаковым, который не любил никого, кроме себя и своей директрисы. Играя в невинные студийные игры – карты, кости, домино, он никогда не терял веселого азарта, даже если проигрывал. Ценил шутку и не обижался, когда сам становился объектом розыгрыша. Деньгам любил счет, заносил в записную книжечку все свои долги и суммы должников, а в дни аванса и получки производил справедливый расчет.
Про те благословенные времена у меня родился юмористический рассказ, который высоко оценил мой друг Вовка Сельницкий и забрал себе экземпляр в подарок на день рождения. Это было несколько лет назад, даже Сашка Бякин был еще жив.
Вот эта смешная штучка: «Письмо в редакцию»
Дорогая редакция!
Пишут Вам группа жителей из родного Подмосковья, чтобы опубликовать.
Посылаем это письмо, чтобы прочитали, кому Гриша Новиков знакомый.