Мой ВГИК. Автобиография для отдела кадров
Шрифт:
И только где-то
меж строк шагала жизнь
и проходила киносъемка эта…
Вдобавок ко всему, я в тот год нигде не застал весны. Лишился целого времени года! Мы отправились в Североморск, когда в Москве еще стояли холода, шел снег, березы распускаться и не думали, а через пару месяцев, когда мы собрались возвращаться из солнечного Заполярья, между сопок еще не растаяли слежавшиеся сугробы.
Однажды в ресторане в Палдиски лабух пошутил в микрофон:
– А теперь для наших друзей из солнечного Заполярья мы исполним песню «Я так хочу, чтобы лето не кончалось!»
Смешно…
Зато в Москве уже было лето в самом разгаре, начало июля, и первая Вовкина свадьба: Сельницкий женился на Аэлите Знаменской из цеха проявки кинопленки (или мультцеха – сейчас не помню), соблазнительной вкусняшке, дочке милицейского полковника. И я едва туда не опоздал: с корабля – пардон, с самолета – на бал! Но недолго длилось то веселье. Уже на следующее утро после свадьбы меня вытащили из постели:
– В командировку, дорогой!
За полчаса до визита заботливых добрых коллег от меня тайком ушла моя беззаботная Алёнка. Дорожная сумка, еще не разобранная, была под рукой, как и некоторое наше киношное барахло, которое забросили ко мне после «Шереметьева» – две кинокамеры в кофрах, кассетницы, яуф и пара штативов. Машина ждала у подъезда.
В Семипалатинской степи было еще интересней, гораздо теплее и удивительней, чем в Заполярье!
Рядом с дверью почтового отделения красовалась синяя табличка, на которой золотыми буквами были прописаны часы работы, индекс и название: «Жана-Семей». Алёнка писала мне на «Семипалатинск-7» – это точно. Здесь ли я получал ее письма? Или все-таки их доставляли в гостиницу «Центральная»? Не помню.
Экспедиция на этот полигон оказалась плодотворной, а безымянная дворничиха с метлой, в черном халате и белой марлевой маске, стала такой же вдохновляющей музой для моей повести «День “Д”», каким станет матрос Караваев, когда я буду писать повесть про Камчатку под названием «Над вымыслом слезами…, или Правдивый рассказ про конец света». Они будут кристаллизующими факторами для аморфной массы литературного и фактического материала. Итак, Жана-Семей!
***
«…Когда в самом начале экспедиции киногруппу пригласили на склад, и словоохотливый консультант, из местных, снабженец в звании майора интендантской службы (а по специальности души – профессиональный барышник) начал предъявлять к получению разнообразные золотые горы, киношники, даже самые бывалые (как Дмитрий Павлович, например) – киношники растерялись от неожиданного изобилия, и из ложной скромности никто почти себе ничего и не выписал (а потом уже случая больше не представилось). Лишь Дмитрий Павлович успел сориентироваться и выцыганить (это он так по наивности полагал сперва, что «выцыганить») два кило часового масла редкой марки, да Юра Хмельницкий взял для своей фантазии корабельные настенные часы…
По договору киногруппу должны были обеспечить автотранспортом и спиртом – и все. Так и вышло: машину получил буквально каждый – новенькую, вместе с военным водителем.
Со спиртом вышло смешнее.
На вопрос консультанта-интенданта «Сколько?» Дмитрий Павлович, как самый опытный в этих делах, ответил: «Пятнадцать!» (В смысле килограммов). Это было, конечно, выше крыши, и на Дмитрия Павловича осуждающе закосились свои же механики и кинооператоры (не наглей, мол, а то вообще с гулькин нос получим!), и никто не удивился, что консультант округлил свои интендантские глаза и протянул: «Ско-оль-ко?» Но Дмитрий Павлович не дал себя сбить: «Самое меньшее – тринадцать. Меньше – нельзя!» И затеял объяснять количество кинокамер, кассет и прочего, требующего внимания и ухода, и какая в этой пустыне грязно-активная пыль – это тоже надо учитывать! – и так далее. А консультант (терпеливый оказался и не без актерства) выслушал его до конца, ни разу не перебил, а потом сказал: «Ладно! Вы меня не так поняли. Запишем двести килограммов. Сто пятьдесят – ваши. Достаточно?» И попросил: «Посерьезнее, товарищи!» И продолжил: «Плексиглас цветной нужен? Не нужен. Запишем десять листиков…» И таким способом накатал на киногруппу обширнейшую заявку, сам подписал (как консультант) и отправил по инстанции, то есть, к себе самому (как начснабу).
К чему мы тут про это вспомнили? Да просто так. У одних нет даже собственной пустой посуды, чтобы сдать ее в приемный пункт, но они и крошки с чужого стола не возьмут, а у других – всего навалом, хоть и не своего, и они этим не своим распоряжаются, как хотят. Вот к чему вспомнили…
***
…Ранним утром Женька, как всегда, подметала на своем участке, когда из-за угла столовой вывернулся незнакомый парень. Увидел Женьку – и замер. Женька была одета в заурядный технический халат черного цвета, великоватый, перехваченный по талии пояском; на голове был облегающий марлевый колпак от пыли с круглыми прорезями для глаз. В руках Женька, естественно, держала метлу – ни дать, ни взять, коса в руках у скелета в балахоне!
С нетрезвым восторгом парень проговорил:
– Аллегория смерти!
И двинулся прямо на Женьку. Тогда она покрепче ухватила метлу, прикидывая, с какой стороны будет удобнее огреть парня, если тот надумает приставать. Но парень остановился и снова оценил:
– Поразительно!
Грубых действий с его стороны пока не предвиделось, и Женька расслабилась и поставила метлу рядом. От этого парень пришел в еще больший восторг:
– Божественно! Девушка с метлой! Памятник развитого социализма.
И тут у него за пазухой пискнуло и зашевелилось, и он с удивлением извлек оттуда котенка.
Юра Хмельницкий, ассистент кинооператора, был в общем-то неплохим парнем – да чего уж там, отличным парнем был Юра! – но перебрал по молодости лишнего и до сих пор никак не мог протрезветь, горький туман только еще начинал рассеиваться в его симпатичной голове, – иначе бы он никогда не позволил себе ничего подобного: он подошел к Женьке, сунул ей котенка и обнял за плечи с намерением поцеловать!
– Полегче! – только и успела сказать оторопевшая Женька, не соображая, как одновременно управиться с котенком, метлой и парнем, а тот уже бормотал на нее своим перегаром:
– Принцесса… Золушка… Грация… – и обжимал противными своими руками. – Гюльчатай, открой личико!
И тогда Женька отпихнула его, оставив держать свою метлу, и сорвала с головы марлевый колпак.
Юра Хмельницкий готов был сказать что-то обиженно-возмущенное, может быть, даже обидное для Женьки, но тут он разглядел ее лицо – и смешался в своих чувствах.
– Где это тебя так? – невольно произнес он, чего тоже не стал бы говорить в трезвом состоянии.
И Женька, уже не сердясь на парня, горько полюбопытствовала:
– Что, страшно, кавалер?
Но не подумайте, что Юре стало страшно, нет – просто было как-то неожиданно, и он так и сказал:
– Неожиданно как-то…
И добавил, не умея совладать с винными парами: