Мой ВГИК. Автобиография для отдела кадров
Шрифт:
Увольнение в запас нашего призыва совпало с дембелем командира полка, человека преклонного возраста и непреклонной воли. И этот волевой человек ни за что на свете не хотел под занавес портить себе послужной список каким-нибудь случайным пятнышком. Подчиненные понимали это и принимали сердцем – из любви и страха, пытаясь достичь высоких боевых и политических показателей любой ценой. Но так как исправить в полку что-либо коренным образом не представлялось возможным, то действия всего личного состава части были направлены на тщательное сокрытие всех имеющихся неполадок, нарушений и преступлений от вышестоящего начальства. Благо, оно было на достаточном удалении: то ли в самой Москве, то ли где подальше. А мы сидели себе в нашем лесу как партизаны и в ус не дули.
«Все, что создано народом, должно быть надежно защищено от прапорщиков!»
С нарушителями в полку расправлялись исключительно собственной полковой властью. Наказаний придумывалась уймова туча, – вплоть до таких, как рытье ямы в восемь кубов с последующим ее зарыванием. Было и наказание должностью пастуха, более смахивающее на поощрение, – в то время, как отличившийся воин должен был перед заслуженным отпуском вычистить один из многочисленных сортиров на боевом дежурстве, всегда заполненных под самую завязку – малоприятный отпускной аккорд, особенно зимой, когда эту ледяную глыбу приходилось долбить ломиком. Грань между поощрением и наказанием неумолимо стиралась, и всякий, идущий на заведомое нарушение, должен был реально себе представлять, достаточно ли оно преступно, чтобы стать неподсудным. По-настоящему доставалось только дуракам и простофилям. «Не можешь – научим, не хочешь – заставим!» Дураков надо было учить. Таких провинившихся надолго высылали в гарнизон на тамошнюю суровую гауптвахту – на перевоспитание. А без дураков было легче и безопаснее жить заведенным порядком. Сор из избы не выносили. Куча мусора росла. В грязи купались все…
По установленному в полку негласному кодексу, ябедничать было категорически запрещено. Если же кто-то по неопытности пытался нарушить этот неписаный закон, ему строго указывали. Однажды в карауле пожилой старший лейтенант Петров – единственный в полку реально классный специалист-электронщик – выпив лишнего, открыл пальбу из пистолета по воронам. Нашумел, одним словом, нарушил покой и перепугал многих бездельников – но отделался только домашним арестом, то есть, отдыхом от тягомотины наших «боевых будней». Отделался – и отделался, ну и ладно бы. Ведь никакая информация из полка даже выползти не могла: все исходящие письма читались, телефонные разговоры прослушивались, посылки вскрывались. Однако кто-то из полка исхитрился сообщить о происшествии в округ. Прибыл следователь. Долго и нудно допрашивал личный состав, хотя единственными настоящими свидетелями преступления были только выжившие после стрельбы вороны, – ничего существенного не выяснил и уехал восвояси. Но тревоги-то понагнал, муравейник расшевелил: вдруг открылось бы что-нибудь посерьезней этой детской забавы с пистолетом?
Доносчика все-таки вычислили…
У нас в полку служил молодой старлей-особист, большой любитель быстрой езды на своем двухколесном «Урале». Частенько выезжал он из расположения части покататься по родному Подмосковью, а когда возвращался и сворачивал с шоссе на бетонку, то еще издали сигналил, чтобы ему заранее открыли шлагбаум, и он мог через наш дремучий лес, не сбавляя скорости, пронестись во весь опор оставшиеся до военного городка километры. Дежурный воин так всегда и поступал: поднимал свой шлагбаум и весело салютовал старлею воплями и фривольными телодвижениями – от скуки, конечно.
На этот раз, после случая со следователем, ефрейтор по фамилии Мирголовов отчего-то замешкался со своим полосатым бревном – то ли не до конца поднял, то ли случайно опустил уже поднятый шлагбаум, – только бедный старлей врезался в него на полном ходу и вылетел из мотоциклетного седла прямиком в гарнизонный госпиталь на полгода. Да и то сказать – легко отделался на такой-то скорости. А ефрейтор Мирголовов после этого случая поехал в свой родной город Самарканд в отпуск – даже сортира не почистил на дорожку. А после возвращения в часть он вдобавок ко всему получил еще и звание младшего сержанта. Вот такие пироги!
Итак, под конец службы справедливость восторжествовала, и меня разжаловали в младшие сержанты.
Как я уже говорил, у нас в полку за серьезные правонарушения – и даже преступления! – взысканий не налагали, а иногда даже поощряли. Видимо, мой проступок по серьезности был настолько безобидным, что меня требовалось срочно и публично наказать по всей строгости.
Это было торжественно и чудно! Летом, на плацу, во время утреннего построения полка, под барабанную дробь. В этот понедельник полк, конечно, собрался не ради меня, – это был банальный развод подразделений части по объектам и боевым дежурствам. А тут и я подвернулся кстати – оживил, так сказать, рутину мероприятия.
– Сержант Бойко, выйти из строя! – скомандовал начальник штаба.
Я вышел и встал рядом с барабанщиком.
Сотни глаз с удивлением таращились на меня – сочувственно, испуганно и насмешливо.
Штабной писарь, чеканя шаг, вынес на плац красную бархатную подушечку, на которой лежали канцелярские ножницы, и остановился рядом со мной.
Начальник штаба зачитал приказ.
Под барабанную дробь дежурный офицер торжественно срезал мне по «сопле» с каждого погона – прямо как шпагу над головой сломал! Осталось только в кандалы – да на каторгу. Но обошлось.
– Встать в строй!
Я вернулся на свое место – уже младшим сержантом.
Вы меня спросите, за что тебе такая честь, Сережа? Да я и сам не знаю, если честно. За шоколадный загар, неотличимый от южного, вот за что!
Вы же знаете: я – солнцелюб и тучененавистник. Я приобрел этот загар в последнее лето своей срочной службы, принимая солнечные ванны буквально каждый погожий день, отдыхая между дежурствами, вместо того, чтобы спать в казарме. За этим делом меня и застукал на пляже начальник штаба. Я должен был дрыхнуть в своей постели, но я был тут, среди немногочисленных юных тел капитанских дочек и сынков – не отличимый от них, будто родной.
В это время высокая комиссия из округа внимала песням начштаба полка, майора Щербакова, который представлял им достопримечательности, созданные нашими руками. Он как раз хвастался перед генералом нашим чистым прудом с вышкой для прыжков и дорожками для плаванья, когда боковым зрением засек среди загорелых тел мои кирзовые сапоги. Они вызывающе торчали, привлекая внимание, а я лежал рядом и в это время безмятежно дремал – после ночного дежурства же!
По едва заметному кивку майора Щербакова штабной писаришка втихаря – я даже головы не успел поднять! – подхватил мои шмотки и ретировался ужом в сторону военного городка.
– В штабе заберешь, – уголком рта проговорил майор, проходя мимо меня.
Как я добирался нагишом до своей казармы – это отдельная история.
Короче, оказалось, что преступно военнослужащему срочной службы загорать на пляже во время личного отдыха! В любое время суток военнослужащий срочной службы во время личного отдыха между дежурствами должен находиться в казарме и спать в своей кровати – руки поверх одеяла!
Вот и всё происшествие.
Сам виноват.
На дембель я поехал в последней команде, «под ёлочку», когда уже пошел третий год моей службы – «моряк» в звании младшего сержанта.