Мой ВРБ
Шрифт:
И тут врубаются все прожектора и на сцене на заляпанном Кузбасс-лаком стуле восседает Романыч:
– Инна, а чем тебе моя жопа не нравится?
Шульжа:
– Ну что Вы, Валерий Романыч, вашей жопе до моей ещё пахать и пахать.
Коварная Боча:
Романыч и Боча (Ирина Бочоришвили) с Бочиным сыном Илюшкой жили тогда в двухкомнатной хрущёвке на Вернадского. С Бочей мы дружили, и она меня подкармливала.
Нужно ли говорить, что я там постоянно ошивалась и не ради подкормки. Так вот, однажды Боча уложила меня в постель к Романычу!!! Одно «но» – самого Романыча в эту ночь дома не было! Сваливая на рассвете, я всю кровать своими дешёвыми духами обрызгала. Но Романыч меня из театра таки не выгнал.
Странным
Не знаю, помнит ли кто, но до появления «комнаты отдыха» центром вселенной была незабвенная благословенная курилка. Главное, что там Романыч иногда прошмыгивал.
Там же я придумала выражение «чувствовать себя потно»: «сидела в курилке и чувствовала себя потно».
Там же и совершенно непонятно почему Романыч однажды поцеловал меня в щёку. Это ему вообще свойственно было, разливать свой свет без разбору, на кого попадёт, как в монологе из Олби.
Нас было… в общем было много
Нам было скучно и тепло
Мы пили лёгкое вино
Смеялись, ссорились не зло…
Кому-то отдавили ногу…
А за стеной была дорога
А за стеной белым-бело
И вдруг – вошёл. Как по ошибке
Оттуда, из-за той стены
Где так темно, где холодны
Окошки, крыши, снег и звёзды
Вошёл. Застыл в полуулыбке
Молчал
От яркого огня
Глаза огромны и морозны
И то ли иней, то ли слёзы…
Он – это он
И он так просто
При всех
Поцеловал –
Меня.
Когда появилась комната отдыха – не помню. Курилка вот была, кажется, вечно.
Не знаю, когда сняли из репертуара Олби ("Случай в зоопарке"), думаю, сам Романыч снял, почему – тоже не знаю.
Так вот, монолог Джерри о собаке Романыч произносил прямо на авансцене, с бьющей в глаза рампой и под гнётом софитов.
Романыч не смотрел прямо в зал, он становился вполоборота направо, и смотрел, как кажется, в определённую точку в правом проходе.
И вся театральная молодёжь и жительницы микрорайона, влюблённые в Театр и лично в Романыча, по очереди становились именно на это место, именно в этом проходе.
"Я любил пса, а пёс любил меня" – и глаза Романыча были бесконечно синими.
Могли ли зрители, сидящие в зале, ощущать этот непередаваемый, прямо на тебя направленный взгляд Джерри? – Не знаю. Как много я недознала в своё время!
Но, как миллион алых роз, мне было дано иногда стоять в этом правом проходе во время монолога Олби».
* * *
Лев Александрович Аннинский – советский и российский литературный критик, литературовед. Я училась по его книжкам, о чём с восхищением вспоминаю. Театроведом он себя не считает, но на мой вкус его театроведческие статьи лучшие в своём роде. В театре на Юго-Западе Льва Александровича всегда знали и любили. Цитата из его статьи (глава из книжки «Билет в рай», написано в 1986-ом) о театре на Юго-Западе:
«Что такое «Театр-студия на Юго-Западе»? Чёрный-чёрный подвалище, в который попадаешь, как в подземелье, извилистым ходом из узкого фойе. Крутые ступени амфитеатра, в шесть-семь скачков достигающие верха, упираются в потолок, такой же чёрный. Балансируя, взбираешься. Актёры, не занятые в спектакле, помогают найти место в этом лабиринте, уплотниться, умяться в ряд. Усаживаешься, подтягиваешь ноги, чтобы не терзать ими спину внизу сидящего, втягиваешь плечи, чтобы на них не легли ноги сидящего сзади-сверху. Я почти не утрирую, да и к чему? Всё прекрасно! «Театр начинается с вешалки» – студия начинается с отсутствия вешалки, с крючков, вбитых стену. Отсутствие комфорта здесь может быть так же значимо, как и наличие комфорта в ином академическом храме муз, с колоннами и бархатами. Сажая зрителя на жёсткий, тесный стул, Белякович уже вгоняет его в определенную атмосферу. Зритель осматривается. Зритель разглядывает грубо ободранные
ЧЕРЕЗ ГОДЫ, ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ
Я разговариваю по видеочату с Аллой Дехтяр. У меня в Москве – раннее утро, у неё в Чикаго – поздний вечер. Мы никогда не были знакомы, мы вовсе не знали о существовании друг друга. Я случайно наткнулась в интернете на её пронзительный поминальный текст, посвященный Валерию Романовичу. Мы разговариваем около часа, этот час я вижу ВРБ живым. Он заходит в американский секонд-хэнд, бродит по развалам с одеждой, и у него в воображении рождаются костюмы к его спектаклям. Он возит чемоданами эти тряпки в Москву. Тряпки, списанные в утиль их предыдущими хозяевами, превращаются силой его внимания в театральные одеяния. А вот ВРБ в магазине дешёвой китайской обуви требует у продавщицы женские туфли немыслимо больших размером. Алла говорит, что он английских слов знал штук пятнадцать, но объяснить с их помощью мог что угодно и кому угодно. Но молоденькая продавщица с широко распахнутыми от удивления глазами всё же переспрашивает Аллу, правильно ли она поняла. И идёт искать, и находит туфли на каблуках, которые сыграют потом в спектакле «Встреча с песней».
Если Борис Хвостов сравнивал ВРБ с атомным реактором, то Алла говорит о водовороте. В этот водоворот втягивало всех, кто оказывался в зоне его досягаемости.
В 90-е у меня был друг, звали его Валера Андреев, он работал звукорежиссёром в театре Ленком. Помню, он был потрясён, когда узнал, как много и плодотворно гастролировал театр на Юго-Западе по миру в те годы. В Америку ВРБ стал возить свой театр с конца 80-х. Мы тут в Москве все были нищими. Лихими, весёлыми и нищими. Люди в Америке все поголовно представлялись миллионерами. Шутка еще была: чернокожие в США недоедают, пришлите нам то, что они недоедают. Сегодня мне Алла рассказывала о том, как они собирали с миру по нитке, чтобы привезти театр на Юго-Западе к себе на гастроли. Как она обзванивала владельцев чикагских ресторанов, чтобы они покормили бесплатно 40 актёров из Москвы. И они соглашались, присылали грузовички с едой, выстроившись в очередь. Дядюшка Билл (William Raffeld), преподаватель театрального факультета Иллинойского университета, тратил свою небольшую зарплату преподавателя государственного университета на закупку дорогущего оборудования, обеспечивающего перевод спектаклей с русского языка на язык английский. Ему так хотелось, чтобы не только эмигранты стали причастными к театру Беляковича. Дочка Аллы (ей тогда было 12 лет, она училась в школе) ночами переводила Камю и Сорокина на английский. Переводов пьес Владимира Сорокина ещё вовсе не существовало, а текст к спектаклю «Калигула» настолько не походил на оригинал, что его нужно было переводить заново.
Алла Дехтяр о ВРБ:
«… с ним очень смешно было ходить есть… мы ходили с ним часто в рестораны, особенно азиатские, он там чувствовал себя замечательно, я обожала за этим наблюдать… он мог в дорогом ресторане собрать в кучу все приборы, все разнокалиберные палки и вилки и сказать официантке: «Это всё унеси», оставить себе одну-единственную вилку и прекрасно ей обходиться. Я очень хотела, чтобы мои дети как можно больше с ним общались. Даже если тебе самому не по силам вовлекать мир вокруг тебя в подобный водоворот, ты должен научиться ценить людей, которые на это способны».
ВРБ много-много раз привозил свой театр в Чикаго. Закончилось это случайно, не по художественным обстоятельствам и не потому что иссяк интерес публики. Есть обстоятельства, которые не стоит объяснять. Валерий Романович продолжал ездить в Чикаго к своим друзьям до конца жизни. Спасибо вам, люди с другого континента, что он отдыхал с вами душой и телом. Благодаря вам он прожил дольше, несмотря на все свои физические недомогания.
Дорогая Алла, обнимаю вас через годы, через расстояния.