Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Кинематографисты сумели передать главное в человеке, изображенном Шолоховым: художнический взгляд писателя всегда устремлен к самому лучшему, что есть в душе русского человека, – его национальной чести, гордости, бесстрашию, самоотверженности, удали, доброте и сердечности. Смотришь фильм и все время чувствуешь моральное превосходство русского солдата, его непревзойденную силу духа, неистребимое чувство человеческого достоинства, ответственности за свои поступки, никогда не покидающее его чувство юмора. Во всем, в самой, казалось бы, незначительной детали, раскрывается недюжинный характер, несгибаемая воля, бесстрашие, мужество.
И все-таки ничто человеческое не чуждо солдату. Стрельцов, Лопахин, Звягинцев, Копытовский, старшина Поприщенко – какие бы героические дела и поступки они ни совершали, – всегда они предстают живыми людьми, полными чувств и страстей. Смело показывает Шолохов те сложные внешние и внутренние противоречия, через которые проходят его герои. Шолохов не боится сложности, его не пугает многогранность человеческого характера.
Бондарчук постарался воплотить эту сложность и противоречивость человеческой жизни на войне. Его Иван Звягинцев сразу привлекает зрителя своей простотой, непосредственностью, добродушием, полной отдачей себя тому, что делает он в данную минуту, отзывчивостью к горю и страданиям ближнего, неподдельным чувством юмора, с которым он рассказывает взгрустнувшему Стрельцову о неурядицах своей семейной жизни. Прекрасна сцена, когда он во время короткого перерыва с удовольствием возится около мотора трактора. Или вот эта сцена, когда Иван Звягинцев за долгие месяцы войны впервые увидел на краю поля уцелевший от пожара колос, обезображенный огнем, насквозь пропитавшийся острым запахом дыма. И в том, как он бережно разминает колос в ладонях, вышелушивает зерно и просеивает его, и в том, как он ссыпает его в рот, стараясь не уронить ни одного зернышка, и в том, что он при этом несколько раз вздыхает, сказывается его крестьянская душа, затосковавшая по земле при виде горящего спелого хлеба. Смотришь на Ивана Звягинцева и испытываешь вместе с ним острую боль при думе о том, как много понапрасну погибает руками народа взращенного добра. Смертельно уставший Иван Звягинцев, долгое время отгонявший дрему мыслями вслух и пикировкой с Лопахиным, все-таки засыпает на ходу. И столько в нем, этом сильном и мужественном солдате беспомощности, что Лопахин, стараясь скрыть непривычную для себя нежность, делится с ним последней щепоткой табака. А вот Иван Звягинцев после ожесточенных атак врага наслаждается наступившей тишиной, прислушивается к негромким звукам собственного голоса, застрекотавшего кузнечика, с диковинным вниманием рассматривает внезапно появившегося над окопом оранжевого шмеля, качавшуюся ромашку. Сколько во всем этом простоты, естественности, неподдельности.
Шесть часов беспрерывного боя, жесточайший шквал огня, бессонные ночи и предельная усталость сделали свое дело, и Звягинцев вдруг растерялся и в отчаянии упал грудью на переднюю стенку окопа, начал молиться, через какое-то время он овладел собой, из его окопа послышались громкие ругательства, потом им овладело какое-то безразличие ко всему на свете. Храбрый и мужественный человек все время борется со своей слабостью, рожденной невероятной усталостью. Он осунулся, постарел за эти полчаса, но как только началась атака, он весь подобрался, от растерянности не осталось и следа. Как о постороннем, он думает о том человеке, который совсем недавно от ужаса и страха молился. Звягинцев победил в себе страх, и в этом бою он вел себя как герой. Мужество и героизм в этом эпизоде словно окружены причудливым сочетанием слабостей человеческих, но все же Звягинцев одерживает победу над собственной слабостью. Эта борьба и эта победа над самим собой делает его не картинно-плакатным героем, а живым человеком, в существование которого просто невозможно не поверить. А в искусстве писателя-реалиста – это главное.
Советуя актеру, игравшему роль Давыдова, как можно проще вести себя в сцене «бабьего бунта», В.И. Немирович-Данченко говорил ему: «Прелесть этого отрывка романа в том, что во всем этом есть изумительная простота русской славной души». Плохо, говорил он, если актер не схватывает особенностей национального характера – «того, что есть в гении нашего народа: соединение громадного героизма с невероятной простотой и юмором, не оставляющим русского человека чуть ли не за три секунды до смерти. Слияние этого есть гений нации». Вот это соединение юмора и героизма, неповторимое качество шолоховского таланта, особенно ярко выявилось в эпизоде, где Ивану Звягинцеву делают операцию. Потрясающе точно сыграл Бондарчук эту сцену, и характер Звягинцева действительно предстал как русский национальный характер, в котором соединились органически «громадный героизм с невероятной простотой и юмором». Уже этот характер дал бы фильму долгую жизнь, но в картине есть еще такие изумительные художественные удачи, как Лопахин Василия Шукшина, старшина Поприщенко Ивана Лапикова. Вот три героя, показавшие истинного солдата на войне.
Кончился фильм, в зале вспыхнул свет, но все оставались на своих местах. Потом встали, посмотрели на Шолохова, и опять тихо. Шолохов сидел низко склонив голову. Только тогда, когда Шолохов встал и пошел к выходу, загремели аплодисменты.
В тот же день состоялась встреча Михаила Александровича со съемочной группой, на которой присутствовали и руководящие работники области и Вешенского района, и писатели.
Все, как только уселись за столы, неожиданно замолчали, и установилась тишина, ставшая вскоре тягостной: всех волновал вопрос – как отнесся к фильму Шолохов? А он молчал. Тогда Сергей Бондарчук поднялся и, обращаясь к Шолохову, сказал:
– Дорогой Михаил Александрович! Мы привезли вам подарок к вашему юбилею и с волнением ждем вашего слова.
Неторопливо поднимался Шолохов, бросив короткий взгляд на Бондарчука.
– Я и сам понимаю, что молчание затянулось. Но вы тоже должны понять: надо подумать, пережить все как бы заново. А это нелегко дается. Сразу скажу: фильм получился. Хороший фильм. Блистательная игра актеров. Задача заключалась в том, чтобы показать солдат. Эту задачу все вы выполнили. От вашего вдохновения все зависело. И если ветераны войны фильм примут, а я думаю, что примут, если бывшие солдаты поверят в ту правду, ради которой вы столько положили сил, значит, задача выполнена.
Я лихорадочно записывал, опасаясь, что все это драгоценное окажется утраченным.
Шолохов говорил медленно, словно не хватало ему дыхания. Все мы видели, что первое слово нелегко ему дается. Но слово было сказано: хороший фильм, остальное уже пошло полегче. Бондарчук, Тихонов, Лапиков, композитор Овчинников, главный оператор, второй режиссер, директор картины, секретарь Ростовского обкома, Анатолий Калинин, поэт Владимир Федоров – все они говорили о превосходной первооснове этого фильма – выдающемся романе «Они сражались за Родину». Беседа с Шолоховым продолжалась четыре часа. Это не была развлекательная беседа, нет, это была беседа великого Мастера со своими учениками. Во всяком случае, так восприняли эту беседу многие. В частности, и Анатолий Калинин:
– Я до сих пор нахожусь под обаянием этой встречи. О ней только и можно сказать: грандиозно, непостижимо.
Владимиру Федорову в дарственной надписи на книге «Наш Шолохов» он написал: «Владимир Федоров, дорогой. Я лишь один из авторов этой книги. Но и Вы, и я в эти дни были с Шолоховым в Вешках, а это на всю жизнь. В мае Вам – пятьдесят. По-моему, лучшего подарка, чем эта встреча с Шолоховым – личная встреча, – Вам к пятидесятилетию и не нужно. Любящий А. Калинин».
Действительно, встреча эта была яркая: Шолохов смотрел на Бондарчука и его друзей и любовался ими, а они в свою очередь, да и все мы собравшиеся, любовались могучей красотой, духовной силой, неистребимым юмором этого великого сына русского народа. Поистине незабываемая встреча.
Только одно замечание позволил себе Михаил Александрович: попросил усилить роль полковника в конце фильма. Это не будет стоить больших затрат постановщикам фильма, зато перекинет мостик для продолжения его. Против этого возражал Анатолий Калинин: фильм абсолютно хороший, тут ничего, как говорится, ни убавить, ни прибавить, иногда можно о чем-то умолчать, такое умолчание добавляет какой-то нюанс, какой-то подтекст. Да, ответил Шолохов, и он иногда стоит за умолчание, за нюанс, за подтекст, если это нужно для художественного произведения, но не все же читатели могут разобраться в нюансах и подтекстах. Дело авторов фильма обсудить его предложение. Это ведь плод коллективного труда, имеет же он право высказываться. Роль полковника ему нужна для последующего развития событий. А события принимают такой оборот, что все его герои оказываются участниками Сталинградской битвы.
Шолохов в тот вечер много говорил об участниках и постановщиках фильма, выделяя в каждом то особенное, индивидуальное, что они привнесли в создание фильма. Бондарчук, сказал Шолохов, создал прекрасный оркестр, которым очень хорошо дирижировал. И если речь заходит о фильме, то он, автор романа, всего лишь первая скрипка. А первая скрипка так и останется первой скрипкой, заменить оркестр она не сможет. Он в кинематографе – за оркестр, поэтому этот фильм принадлежит Бондарчуку, а не ему. У Бондарчука свое художественное видение, он по-своему распорядился материалом, который предоставил ему автор. Правильно заметили, что в фильме действуют только солдаты, многие погибают, старшина становится командиром полка. В последующем развитии событий будут действовать и генералы и другие действующие лица. А сейчас только солдаты. И пусть упрекают за это автора романа, а не авторов фильма. Таков его замысел. В дальнейшем будет развертываться все по-иному. Надо торопиться. Вам нельзя стариться, говорил Шолохов. А то что ж будем с вами делать, если вот Шукшин умер, а обаятельный Тихонов станет седым стариком. А ведь в романе будет и любовь, так что надо вам оставаться молодыми. Помните, Стрельцов испытывает любовные терзания в первой книге? Так вот, его жена сломится во время немецкой оккупации, станет немецкой содержанкой. Встретится с женой и Звягинцев. Это будет интересная встреча... Как будет обхаживать свою жену Звягинцев, каких слов ей не наговорит. Звягинцев простой парень. Не то что он политически вырос за это время, а как-то изменился, что-то в нем произошло. И тут, в новом фильме, возникнут большие возможности у режиссера и у актера. Не за горами конец работы над романом. Пока мне одному придется мучиться, а потом уж снова придется помучиться всему съемочному коллективу, а уж коллектив-то все преодолеет. Одно он может твердо сказать – продолжение романа будет. Вот, например, такая сценка: приехал немецкий генерал. Довели немца до слез во время эвакуации местного населения. А у вас неограниченные возможности – зрительно показать. Не хочется мне раскрывать, что будет в романе, не хочется Тихонову раскрывать, что у него будет с женой, но пусть готовится. Неумолимо течет время. Гагарин – уже история. Если уж у сынов виски седые, давайте торопиться. Его радует возросшая культура, глубокие рассуждения об истории, о культуре. «Вы острее нас, торопиться вам надо, время уходит. Нужны вторые два фильма, не потому, что мы будем выполнять социальный заказ, а потому, что продолжение будут ждать ветераны войны и молодежь». Шолохов призывает торопиться потому, что ему хочется выполнить долг перед своим народом: дать правду войны без прикрас.