Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
28 апреля 1974 года в Коктебеле я получил письмо Михаила Петровича Лобанова, мнением которого я очень дорожил, хотя с некоторыми его мыслями и не был согласен:
«Дорогие Виктор Васильевич и Олег Николаевич!
Сегодня утром в Москве солнечная погода, напоминает коктебельскую, и очень мне досадно, что я сейчас не с вами. Отъезд ваш (смысл его, последствия и т. д.) осмысливается в обществе на разных уровнях. Вчера встречаю в писательской лавке Палиевского, по дороге в метро говорим о вас. «Разбежалась к морю воландская банда», – говорит П. В. (Петр Васильевич. – В. П.) с лаской в глазах. Говорю: «антиволандская»? «Ну да, антиволандская!» Это любя о вас говорилось.
Вскоре после нашего разговора, В. В. (в день твоего отъезда), звонит мне Банников из «Лит. России.» (зам. главного. – В. П.), устроил что-то вроде допроса. Буду ли я писать о Леонове. Говорю, что я обещал Виктору Васильевичу и передам ему тотчас же, как он приедет 5 мая. Важное мое слово «обещал» вызвало многозначительное молчание в трубке. «Успеешь?» – «Я обещал». – «Ну, работай». Вспомнил я, как два года назад мы купались (в Гаграх) вместе с Банниковым. «Я уточкой», – говорил он, входя по колено в море, ухитрялся тут же нырнуть. И, отряхиваясь, возвращался на берег. И в «Лит. России» он уже более десятка лет все ныряет уточкой.
Статья Чалмаева «Насущные заботы прозы», видно, сильно выручила газету. И сам Виктор Андреевич того же мнения («а то нечего было бы говорить на пленуме» – я согласен с ним). Он рассудительно поддакивал (по телефону), что я говорил хорошего о его статье, вел меня по пути более радикальных похвал.
Олег Николаевич! Как только вернетесь в Москву – жду Вас слушать музыку. Поставлена машина и работает.
И сделал все это многоталантливый Илья Евгеньевич, я несколько раз по ошибке называл его Ильей Ефимовичем, на что он неодобрительно вскидывал свою белесую голову – которой он очень гордится, – и отчеканивал: «не Ефимович, а Евгеньевич. Я не люблю их» (т. е. ефимовичей). Узнал я, что он немецких, даже бароновских кровей, хотя с явным уклоном скорее в сторону русачества, чем пруссачества (на мой вопрос: пьете ли пиво – отвечал: «Я нормальный человек», а о своих трудах (цветное телевидение) сказал так: «вот что Илюха натворил!»). Показывал мне, как стих Есенина «Море голосов воробьиных» точно ложится на «Баркаролу» Чайковского. И читал и пел (и после мучительных колебаний он горько признался, что седьмую страницу его труда об Есенине (единственная, которая мне понравилась, о чем я и сказал ему) написал не он, а Олешка, как дружески он назвал Вас, О. Н.). «Зачем я должен врать, что я написал? Зачем?» – «Конечно, зачем?» – отвечал я ему. В таком духе мы беседовали до полуночи, после установки машины.
Да, С.Н. Семанов дал уже историческую оценку Вашей деятельности за полгода в «Н. совр.» («Наш современник». – В. П.). «Это останется. Ему можно теперь уходить на пенсию. Это я говорю, как историк». Так говорит наш современный Нестор, хотя я думаю, что уходить из журнала, а тем более на пенсию, еще рано.
Виктор Васильевич, отдыхай, купайся (если еще не рано) и не думай ты о банниковых, лучше о духовной бане. У меня уже готовы для тебя две статьи, отпечатаны на машинке. Приедешь – сразу же передам тебе. (Увы, увы, статьи М. Лобанова так и не появились в «Лит. России», что и было просто оскорбительно. – В. П.)
P. S. Только что позвонил твоей маме. Она просит передать тебе поклон и выговор («ничего не сообщил, а я волнуюсь, весь вечер у телефона его ждала», узнала от маленького Ивана, что ты доехал благополучно). Вот тебе реляция. Обнимаю вас. М. Лобанов.
28 апреля 1974 г.».
А вот еще несколько разных писем дорогих мне лиц 1973 – 1974 годов.
С.Н. Семанов (зав. редакцией «ЖЗЛ» в «Молодой гвардии») из Москвы в Коктебель:
«22 мая 1973 г.
Виктору Васильевичу – ура, ура, ура! В Москве «бегут за днями дни неспешной чередою». Новостей нет. Странное положение сейчас; обстрел кончился, но все сидят, как контуженые. Вчера вручали орден Иванову (за то, что похерил бывшую «Молодую гвардию»). Я не пошел, сказав, что не люблю ходить на похороны (и это так). Карпенко хлопочет над своим Щорсом, к-й худеет на глазах, – и это к лучшему!
У меня новостей нет. Строго пощусь: не курю, мало пью, по нескольким дням голодаю, бегаю каждый день, много тружусь, словом, не могу сам на себя нарадоваться.
Да, Витя, ты прав, о Брусилове я думаю частенько. Только ты напрасно думаешь, что он «замечательнее Макарова». У Брусилова судьба оказалась гораздо интереснее личности, а тот был необычайно ярок и колоритен.
Твой этюд про друга Бориса Абрамыча превосходен.
Да, он не может без этого: когда с ним беседует Евтух, он счастлив, как младенец, который увидел живого летчика.
Витя, работай, работай и работай. Не занимайся кулацкими промыслами! Не растекайся в подражании Проскурину и не думай о числе авторских листов, идущих к оплате. Все лишнее обрубим без пощады – для твоего же блага!
Пиши. Обнимаю. С».
И еще письма этого времени:
«Дорогой Виктор Васильевич!
Во первых строках моего письма шлю поклоны мои матушкам твоей и Гали, ее бате, ей самой, тебе и самому большому Ивану! И еще желаю всем вам здоровья и радости! Спасибо тебе за книгу твою «Михаил Шолохов».
Что-то я не понял твои слова насчет того, будто Борис Сучков имел в виду мою Думу о Волге – читал я его ученый доклад и не услышал всплеска волны волжской. Он умен, честен, образован и воюет с зарубежными пиитами и критиками. Я бы рад был, ежели бы он читал мою статью. А теперь о Палиевском. Силен. Оригинален. Хотел бы с ним познакомиться при случае. Помню, вы с Олегом хвалили его.
Должен огорчить тебя, милай: писать о Шолохове не по моим силам. Вот Л. Толстого всю жизнь люблю, а слова путного о нем не написал и не напишу. Любовь же моя к Михаилу Александровичу еще глубже и потому-то так она почти немая.
Не берусь. Пойми меня верно, я не вру. Вот институт Русской литры Пушкинского Дома (Ленинград) затребовал от меня мнение о Шолохове, а я ответил маленько. На память тебе высылаю экземпляр. Так, для дружбы. Поклон Олегу. Обнимаю тебя.
11.02.1974 Твой Г. Коновалов».
Приводим здесь и «Поклон» Григория Коновалова:
ПОКЛОН МИХАИЛУ ШОЛОХОВУ
Велик и прекрасен мир шолоховских книг. Жили, живут и будут жить в нем люди вечно. И я, как все, жил и буду жить в нем до последнего вздоха. И после нас будут жить в этом прекрасном и трагическом мире его вечной крепости книг – тут жизнь и смерть, развитие в бесконечность. Как сама природа вызывает благоговение, благодарность, так и его творения.