Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Я понимаю, как сложно уехать с насиженного места. Я-то никак не мог: и работал, и дети, семья. Ну, думаю, обязательно съезжу как-нибудь, потому что мне просто нужно посмотреть те места.
Обнимаю тебя, будь здоров. Надеялся с тобой сразиться здесь, но, видно, не судьба.
Виктор Петелин».
Г. Петелиной из Коктебеля.
«Здравствуйте, мои милые и дорогие!
Дозвониться до вас почти невозможно, а тоска разбирает вот уже три дня, как только мы вернулись от Лихоносова, 50-летие которого мы поехали праздновать 30 апреля в Пересыпь, км сто от Коктебеля. Взяли рафик за 66 рублей и поехали во главе с ОБ и ПЯ (Ольга Борисовна и Петр Яковлевич – наши «генералы», которые пристрастились бывать в нашей компании. – В. П.), Шеремет, Экономовы, Михайловы и я. Туда-то доехали как-то незаметно, все было внове, интересно, а оттуда уже плоховато... Но ничего, Олег выразился так: «Это надо было пережить, а не поехать мы не могли...» Сначала мы с Олегом собирались, но как только ОБ узнала, тут же стала формировать бригаду! Ну что тут поделаешь...
Вчера с утра у нас еще было тепло, просто парило, а часам к пяти стало погромыхивать, засверкали молнии, ну, думаю, может, успеем хоть сет сыграть, только вышли на корт, такой опрокинулся на нас ливень, что еле-еле добежали до моего корпуса, пришлось переодеваться. И вот до сих пор холод, снова спал под тремя одеялами.
«Генералы» все время заманивают играть в карты, но мы почему-то все отказывались, они нам объявили красный террор. Как-то она заявила: «Ну мы у вас не будем больше отнимать столь дорогое для вас время». Ну, перетерпим, но действительно не хочется с ними просто бывать.
Написал рецензию на Сбитнева, приступил к главе о Стасове... Как всегда сложно и трудно... Особенно редактировать написанное. Не могу понять, получилось или нет – и вот в этих сомнениях и прошли эти дни. А тут прежние мысли об Иване. А тут Ольга со своим экзаменом... А тут Алеша со своими капризами, вот и не спишь примерно до двух-трех ночи, а тут холод, вставать не хочется, работа не идет... Что-то уж больно заныл я тут на этой странице, ну а так жизнь продолжается... Напишите мне, как у вас дела: Иван, где твое письмо?
Целую Ольгу, Алешу, Ваню, маму Галю.
3 мая 1986 г. Ваш папа».
О. Михайлову из Москвы в Коктебель.
«Здравствуй, мой дорогой Олег!
И неделя уж пролетела, а ничего не сделано. Только одна суета. Правда, в Воениздате мне вернули рукопись, ездил туда, повидался с М. И. и Б. И., поговорили и о тебе. Говорю им, что в конце июня принесешь им рукопись, пока будет перепечатывать, то да се, вот и конец июня, а работает, говорю, аж пыль столбом стоит, как говорится, закроется, никого не пускает, работает. Кажется, вполне были довольны этой информацией. Спросил Б. И. о плане. «Да зачем вам план? Как будет готово, так и сдадим, сто тысяч-то у нас одних военных пенсионеров найдется на такие книги. Так что вы не беспокойтесь». Это я к тому, что ведь твоя тоже вне плана пока. А так оба доброжелательны, здоровы, слухов об уходе нет никаких. Спрашивал и И. Ф., они все вместе были у Алексеева на День Победы, в том числе и Сенька (все упомянутые – руководители Воениздата. – В. П.).
Любопытно то, что вообще никаких слухов о перестановках нет. И некоторые дальновидные политики говорят, что съезд кинематографистов кое-кого перепугал: назначишь такого-то, а его не изберут, провалят. Нет! Подождем съезда, а потом уж будем назначать. Карпов, скорее всего, будет первым секретарем, а Мокеич председателем. Вчера Слава говорил на очередном заседании бюро ревкомиссии, что об издательских делах совсем мало будут говорить. Ну а зачем действительно? У них все хорошо. А вообще на бюро был полный сумбур, так ничего и не решили, будем, дескать, готовиться. Даже вопрос о кооперативном издательстве не мог как следует сформулировать. Привык за чужой спиной, а сам ничего не может сделать, даже такой вроде бы «пустяк», как кооперативное издательство. Нужно ему было уже выйти с каким-нибудь, хотя бы самым первоначальным проектом, выйти на люди. А то вспоминал, как он был где-то в Кемерове, какие-то шахтеры, словом, полная нелепица. Нет, дорогой мой, он не лидер, но уж больно хочет им быть.
Много любопытного рассказала мне Евг. Мих. Избегал я ее, хотелось отдохнуть от разговоров, уж больно разговорчивым оказался сосед по купе, капитан второго ранга, ужас какой злой, публично и вслух всех кроет, без разбора. Что мы. Ну и устал, дай, думаю, выйду из купе, ну тут и попался. Залучила на минутку, а просидел больше часа. Если б я знал ее, когда писал Толстого, ведь Маргарита Кирилловна Морозова, мать Мики, а у меня столько об всех этих салонах, в том числе и Морозовой. А у Евг. Мих. хранятся ее «Воспоминания». Просто умоляла как-нибудь их использовать, сославшись на нее как хранительницу этих мемуаров. А то, что происходит – Енишерлов, замечательный и т. д., взял у нее какие-то воспоминания, письма и пр., набрал под своей фамилией как публикатор и автор врезки. Звоню, говорит, Софронову, а он ей в ответ: «Можно я сниму фамилию Енишерлова?» – Какого Енишерлова? При чем здесь он-то? Ведь все материалы мои, я их публикую. Софронов снял из верстки фамилию Енишерлова. Но в каком-то сборнике или альманахе в «Молодой гвардии» этот же материал вышел под двумя фамилиями. Ну не ужасно ли все это, О. Н. Кошмар какой-то. Но и это не все. Дима Урнов взял у нее «Красный Оксфорд» Мих. Миха, взял вроде бы почитать, а на самом деле опубликовал и выдал как свои розыски, дескать, в архиве. Она его поймала и по телефону спрашивает: «Что же это такое?» Позвонила его отцу. И первый и второй заявили, что Димочка был болен, ему было не до ссылок на какую-то Буромскую. А главное: «Евг. Мих, ну что это вам дает». И еще: сын Пастернака взял у нее письма Пастернака и Мих. Миха на один день, держал год или больше. Ну и тут я, сам понимаешь, уже начал дремать и всячески мычать. «Ну ладно, В. В., я вижу, что вы уже меня не слушаете, а ведь я говорю интересные вещи».
«Да, конечно, Евг. Мих., но мой котелок уже не вмещает всю эту чудовищную информацию». Перед этим она, естественно, рассказывала о своей деятельности в театрах и пр. и пр.
Вышел у меня сигнал в «Сов. России», правда, еще не видел. Но этот сигнал уже принес кое-кому огорчение: редактору обещают выговор за превышение объема, 22 л., а нужно 20, в крайнем случае 21. Представляешь? Я стал утешать, конечно, я-то доволен. Вот так и повсюду противоречия: кто-то огорчен, а кто-то доволен... Только что подписали «Шолохова» в цензуре, почему-то лежал в этом заведении больше четырех месяцев. А почему? Опять же – Сталин. Не знали, что делать. Да, говорю, десять лет в Воениздате все проходило. А десять лет... Ну, а все-таки вроде бы подписали. Господи! Даже такое элементарное проходит тяжело, ачто же будет, если придет современный Шолохов и напишет правду.
Не знаю, что делать с «Современником». Перечитал рукопись, вполне приличная, смелая, бескомпромиссная. Если б ты почитал, какя пишу о Еременко и пр. А с другой стороны, думаю, а м. б. и хорошо, что не напечатал. Ведь у него лежит мой Шаляпин. Вот так, мой милый, и дрогнет душа в борениях противоречий. Что удобнее для писателя, сказать о совершенной чепухе правду или высказать какие-то серьезные суждения о Шаляпине. Или что выгоднее в масштабном смысле нашего бытия. Если б было кооперативное издательство. Во-первых, по тысяче рублей за лист, а во-вторых, действительно без редактора, сами бы читали друг друга и определяли, печатать или не печатать. А уж остальное – дело автора. Но, боюсь, даже сама идея напугает власть имущих...
Дома у меня все нормально. Единственное, это Ванька. Что с ним делать? Ничего не хочет делать. Так позанимается чуть-чуть и за гитару. Не играл, не работаю, болит порой голова. Вот какие выгоды дает Коктебель: работал, играл, был здоров.
А слезы Ольги все время вспоминаю.
Обнимаю. Будьте вы все здоровы и довольны Кокт. Жизнью, какая бы она ни была, здесь гораздо труднее. От моих вам приветы, все пошли в кино в ЦДЛ, а с Ольгой дома у нас Люда из Киева. Так что семья моя прибавилась. А денег еще нигде не платят. Долги по договору худлита. Так и живем.
27 мая 86 г.».
О. Михайлову из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Олег! Здравствуй!
Неделя промелькнула, как один день. А написал только внутреннюю рецензию о книге Юрия Черниченко «Русская пшеница» для Кокоулина: так затягивает налаженность быта, что не хочется пока всерьез работать. Придешь в свою отдельную комнату, закроешься и брякнешься на балконе на кровать с книжкой в руках и читаешь. Кроме Черниченко, я прочитал пока что Ал. Михайлова «Моя революция» (О Маяковском), просто был у меня с собой журнал «Октябрь»-6, в нем помещена пьеса Булгакова «Адам и Ева» и его письма Сталину, Енукидзе и пр. Читал, конечно, потому, что описано то же время, корней 20-х годов, довольно любопытно – когда о стихах, скучно, а когда про жизнь М., особенно про его любовные страдания, довольно любопытно, хотя, конечно, мало что нового, свежего, все уже до него было «обсосано». И, как обычно, интерес повышается, когда приводит документы: воспоминания, письма...