Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Я пишу тебе из сельской глуши по двум причинам. Первое: хочется знать, читают ли на солнечных пляжах письма друзей? И второе: умеют ли радоваться за успехи друзей (да и за свои личные успехи)?
В общем, жилищная комиссия учла слезы Савеличева и угрозы Петелина и квартиру мне выделила. Я в тот же день отирался, конечно, в Союзе. Ко мне после подошел Рейжевский, мол, нечего было Петелину с трибуны кричать, мы бы и так по-человечески учли твое положение. Я поддакнул, поблагодарил, а про себя подумал: «Черта с два! Так бы и тянули до второго пришествия Христа!» Теперь документы пошли в Моссовет – что-то будет?! В полный голос радоваться, конечно, рано, всякое может случиться.
Мозолить мне пока глаза нечего, воюю с сорняками на огороде да дом в порядок привожу.
Авось после Коктебеля Петелину захочется взглянуть на российскую глушь – так милости прошу, отдельная комната, даже с дверью, с диваном и с письменным столом, сделанным из старой детской коляски – здесь ее качкой зовут. Выпилено дно, набита из досок столешница – и готов писательский стол! Правда, пока ничего за ним не пишется, время такое для меня нервное. Да ведь у гостей может и писаться.
Словом, Виктор и Галина Ивановна – наслаждайтесь морем и нас не забывайте.
Аркадий, Галя, Алексей Савеличевы».
<6 июня 1983> (Датируется по штемпелю на конверте.)
О. Михайлов из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Васильевич!
Спасибо за письмо. Поздравляю и тебя с великими и малыми празднествами. Надеюсь 18 июня чокнуться чем-нибудь крепким. Тебя тут, конечно, страшно не хватает. Я только один раз окунался, даже играю частенько через силу: с кем-то и противно, например, с Островым. В паре с Джаном Дорри мы обыграли Аню Дмитриеву, которая играла в паре с поэтом Юдахиным. А так – нет друга, нет партнера. Только и остается – в шахматишки перекинуться с Лихоносовым или Семеновым, да перед обедом рюмку водки выпить у «генералов».
Чувствую, что что-то сдвинулось, и очень рад. Ведь не может же все это длиться бесконечно! Заметку я сделаю, как ты пишешь. О. Б. давала читать свой роман Мухоротику, и тот пришел в дикий ужас. Как человек наивный посоветовал ей тотчас забрать рукопись из «Совписа» и передать в «Профиздат», она примчалась ко мне: «Неужели так плохо? Может быть, позвонить отсюда Борису Николаевичу?» Еле успокоил.
Тина должна быть здесь 19-го и поселиться в хорошей комнате (с ванной) в «Голубом заливе». Это нас, правда, лишает дачи, но месяц на юге, может быть, важнее для Ольги, чем лето на даче. Очень их жду, особенно Ольгу, которая, как пишет Тина, уже начала меня забывать.
Потихоньку кропаю «Кутузова» – оказывается, гораздо труднее, чем я думал. Надо будет поехать мне в Ревель, где он служил у принца Гоуштейн-Бекского, и в Вильно, где дважды был генерал-губернатором. Сейчас жду посылку с книгами, которую Тина все никак не вышлет.
Сейчас поползу играть в теннис, но что-то окунаться охоты нет. Может, заменю море душем – тем более ветер, берег из щебенки, очень грязный. Напугали тут кое-кого обещанием землятресения на Кара-Даге до семи баллов – официально. Но все обошлось.
Обнимаю тебя, дорогой мой, и жду встречи. Гале поклон! Жаль, что ты не смог на этот раз приехать. Но не последний раз. Лихоносов и Семенов шлют тебе привет. Здесь очень симпатичный парень Геомар, только много пьет и меня спаивает. Тебя с ним хорошо вспоминали, до встречи!
Олег Михайлов».
<20.05.84> (Датируется по штемпелю на конверте.)
О. Михайлов из Москвы в Коктебель.
«Дорогой друг Васильич!
Узнал от Ивана Фотиевича, который подписывал мне бумагу в наш райисполком – о бывшей диспетчерской, что вы все доехали благополучно и что у вас там шли дожди. В Москве страшная жара, август стоит только что для дачи. Мы трудимся каждый на своем участке фронта: я продолжаю долбить Кутузова, а также поправил кое-как три главы из нового романа О. Б. Как мог Слава говорить ей прошлой осенью в Коктебеле: «Профессионально!» Я понимаю, отчего в ужасе Гаррий Немченко (об этом мне сообщил Лихоносов, куда Гаррий выехал). Ужас, как наворочено! Вчера мы – Слава, я, Ольга, с Тиной – были у О. Б. в Архангельском, гуляли по парку, благодаря Славе, который изъявил непременное желание искупаться, и впервые за долгий срок я подышал у нее на даче свежим воздухом, а не сидел и не только пьянствовал за столом. Вот почему, выпив 600 грамм водки, да еще полбутылки «Черного доктора», сегодня был работящ, ограничился за обедом пивом и даже остались силенки под вечер для письма.
Я все еще на бюллетене; более того, прошлый понедельник Лев обнаружила у меня... грыжу пищевода! Вот и ходи после этого к врачам! Я глотал барий, просвечивался, завтра сдаю кровь из вены. А вот поиграть ни разу не удалось, да и едва ли удастся: как-то позвонил Миша – я не мог, потом звонил ему я – он не мог. Даже Градова нет. Небось, брызнул куда-нибудь в Пицунду. Слава обещал напомнить Евдокимову обо мне: мне самому совестно. От Славы я узнал (он приехал из Новгорода, где пробыл месяц !!), что по Москве ожидается пять Гертруд: Исаев, Сартаков, Озеров и... Суровцев с Шестинским. Наверно, нарочно взяли русских самых глупых, да и весь списочек глубоко сер и бездарен. Ах, если бы я был 30 лет, да еще имел профессию астронома или шеф-повара, ей-ей подал бы заявление: «Прошу вывести меня из Союза по состоянию его здоровья...» Нет, я не верю! Вернее, не хочется верить.
Тина скоро отправится в больницу. Она шлет Гале привет, а все мы с Ольгой шлем приветы твоим ребятишкам. Да, вчера (в ночь на 12-е), ты мне снился: словно кто-то у тебя заболел, ты вернулся в Москву, и я даже плакал во сне.
Целую тебя и желаю хорошо отдыхать, работать и играть в теннис, а также накупаться до весны.
Олег Михайлов».
<13.08.84> (Датируется по штемпелю на конверте.)
Из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Олег!
Среди Гертруд называли действительно тех первых троих, которые ты называл, но Суровцева и Шестинского не называли. Вот будет анекдот. Ну что ж, посмеемся, не впервой. Но посмеемся-то сгоряча, а каково будет потом, ведь хочется пожить да и поработать тоже для пользы своего отечества, а тут, если будет такая обстановка, вряд ли удастся. Ну что ж, посмотрим, хотя эта фраза мало утешает. Когда ж наступит и наш-то день. Плохо, что ты не позвонил Евдокимову, все надеешься на великого Славу (Вячеслава Марченко. – В. П.), а сам-то ты гораздо больше его, никак ты этого не понимаешь, к тому же и Дима заинтересован в тебе, если уж говорить откровенно.
У нас тут странная жизнь. Все вьются вокруг Феликса, а он благодушно все принимает. Но вот Ванюшка приходит и говорит: пап, все спрашивают, кто такой Феликс Кузнецов? (А Феликс был объявлен как председательствующий Вечера поэзии.) Вот если б Юлиан Семенов был председателем, тогда бы все пришли.
Конечно, популярность Юлиана возросла после того «варева», которое продемонстрировали по телевидению. Ну так Феликс отрицает насчет Суровцева и Шестинского. О господи, о чем бы не писать в таких письмах, а мы вот обсуждаем такую ерунду.