Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
В тот вечер у Щепкиной-Куперник он пел, а потом, когда все расшумелись и развеселились, он лихо отплясывал «ойру» с крошечной тетей Татьяны Львовны артисткой Малого театра А.П. Щепкиной.
Глядя на молодого гиганта, разбушевавшегося в пляске и веселье, Татьяна Львовна думала: «А ведь до этого каким стеснительным был. Казался даже неуклюжим. Да и действительно неуклюжий, длинный, очень белокурый, с круглым русским лицом. Такой простой паренек с Волги. Так и хотелось надеть ему синюю пестрядинную рубаху да лапотки».
В Москве Шаляпин часто бывал в Малом театре, конечно, тогда, когда сам не был занят в спектакле. Смотрел на великую Ермолову и восхищался ее умению перевоплощаться в различные образы, столь непохожие друг на друга, что он удивлялся, когда узнавал, что играет их один и тот же человек.
Ермоловой тоже много говорили, что в Москве появился удивительный бас, который так сыграл Мефистофеля, как никто до него не играл. И она попросила привести его к себе посмотреть на него.
Шаляпин пришел и сразу засмущался при виде необычной обстановки знаменитой актрисы.
Описать обстановку. Шаляпин идет навстречу немолодой улыбающейся, вроде уверенный, сильный, а сам не знает, куда руки девать.
Растерялась и Ермолова при виде этого юношеского свежего лица.
– Как, это Шаляпин? – воскликнула она. – В вашем Мефистофеле столько сатанинского, столько философской иронии. А вы вон какой...
– Да уж, извините, какой есть! – сконфуженно пробормотал он.
Пел ли он на этом вечере у Ермоловой? Необходимо это узнать. Может, сохранился какой-нибудь дневник встреч знаменитой актрисы. Может, описала эту встречу дочь?
Среди своих сверстников Шаляпин не стеснялся, а тут не мог преодолеть врожденную робость перед великими именами. И долго его упрашивали что-нибудь спеть, но он так и не спел. Шаляпин любил рассказывать анекдоты, умел сочно передавать горбуновские рассказы, чуть-чуть подыгрывая себе. Притворялся пьяненьким, и от его имени рассказывал о том, как он был у попа. Сначала он всем восхищался, все-то у него хорошо, попадья добрая, вальяжная, поп чай пьет, канарейка, птица божья, поет заливается, а самовар стоит и кран у него расписной. Потом пьяный становится еще пьянее, рассказ его спутывается, он впадает в полуобморочное состояние, но все лепечет, кончается его рассказ бессмыслицей: попадья птица божья заливается, поет, а поп стоит и кран у него расписной...
А у Ермоловой?
Может, читал свои стихи «Ночь на Волге»?
А может, показать его раскованным после некоторого времени? Показать его страстным, безудержным по принципу: «Коль ругнуть, так сгоряча, коль рубнуть, так уж сплеча» (из стихов А.К. Толстого «Коль любить, так без рассудка»).
Шаляпин уже знал себе цену, но покорялся сложившимся обстоятельствам, сдерживал свою клокочущую горячность, которая не раз уже давала знать о себе. А здесь ему надо было еще завоевывать Москву, тут не до горячности и безудержности, которая проявится несколько позже. Так рассказывали, как он уже в Большом театре рассердился на управляющего конторой фон Бооля и громко кричал, что задаст ему:
– Подайте-ка его сюда! Я его так отделаю. Фон-то из него выбью – одна боль останется.
«Я всегда побаивалась встреч с ним на улице, – рассказывала Щепкина-Куперник. – Он поступал со мной просто: брал под локти и ставил на какое-нибудь возвышение, вроде выступа крыльца, уверяя, что иначе не может со мной разговаривать.
Как-то мы с ним в Литературном кружке (с 1898 года существовал) пошли собирать в чью-то пользу деньги: он настоял, чтобы мы шли под руку. Я ему приходилась приблизительно до пояса, и за нами толпы ходили: верно, было забавное зрелище» (с. 76).
– Пап, а что мне одевать? – послышался капризный голосок проснувшегося сына. – Ты мне положил одежку?
Отец встал, молча взял одежку и набросился на мальчика, целуя его.
– Ага! Попался! Теперь я выиграю. Десять, одиннадцать...
Мальчик ловко подтянул ноги к подбородку и сильно послал их в грудь Отцу, который тут же делано свалился в конец кровати. Мальчик весело засмеялся, и вся хмурь еще не проснувшегося ребенка с него слетела. Такую они придумали игру: Отец лежит, читает, видит, как крадется мальчик, как бы не обращает внимание на него, а тот бросается на него, ловит двумя ручками щеки папы и страстно целует, несколько раз подряд, Отец делает вид, что пытается оторваться от него, а тот еще быстрее чмокает, считает про себя: десять, пять, шесть. «Я победил». – «Ну уж нетушки, я сейчас опять тебя постараюсь победить». И он хватает его, тот вырывается, смачно целует. «Ну ладно, ты сегодня меня победил, хитрюга...»
Эта игра вносила разнообразие в их жизнь. И сын частенько просил Отца:
– Пап, давай поиграем.
– Во что? – спрашивал Отец, делая вид, что не догадывается, о чем вдет речь.
– Давай поборемся.
И они начинали бороться. А мальчик заливался, когда ему что-нибудь удавалось сделать удачное. Да и Отцу эта игра была как бы продолжением зарядки...
Целуем миллион раз!
13 мая 1978 года».
«Галя!
Все у нас нормально. Только иногда Алеша закапризничает и откажется делать то, что обычно делает: не буду умываться, не буду есть, не буду убирать постель или пижаму. Находит, так сказать, недобрый стих. В этом и состоит большая трудность. Потому что и так трудно: то и дело беспокоишься, где он. Продолжаю расшифровку:
«Приближался День Победы. Отец предложил складчину, но «генералы» в гневе отвергли.
– Это наш день. Мы вас приглашаем, – сказала «генеральша».
– Но ведь это и наш день. День Победы всего нашего народа? – неуверенно возразил Отец.
– Ничего, Отец. Мы справимся, – подтвердил решение этого вопроса сам «генерал».
– Ну что ж, ладно. Скажите тогда, хоть чем мы будем вам полезны?
И вот, казалось бы, нормальный и обычный вопрос. А тут же возникли противоречия и разногласия. Михаил Давлетович Львов решительно заявил, что, если будет Антропов, он не может прийти на празднование Дня Победы.
– Почему? – спросил Друг.
– Два дня тому назад, – приготовился к обстоятельному рассказу, как обычно за последние дни, татарско-русский поэт, – моя жена и некоторые другие женщины из нашего корпуса решили поехать в Орджоникидзе, посмотреть, может, что-нибудь купить, говорят, там какие-то необыкновенные свитера.
– Сергей Козлов купил два шотландских свитера, – успел вставить реплику Друг.
– Так вот, я продолжаю. Конечно, женщины разговорились, заспорили, как ехать, взять такси или на автобусе. Вдруг выходит человек с лицом скопца и громко говорит: «Нельзя ли потише. Вы, видимо, не работаете здесь, а я работаю, вы мне мешаете». Ну, конечно, настроение он нам испортил. Вы, я вижу, знакомы с ним. Что это за человек? Я тридцать книг написал. И он мне еще говорит, что я не работаю, а кто он такой? Ах, какой мерзкий человек...