Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Не с кем поговорить по душам. С Родичевым? Но он дудит в одну дуду: зажрались. Никто ничего не делает. А я думаю, прежде всего ты сам, Николай Иванович, совсем отошел от борьбы, завел дачу в Брянске, огород, не заводит собак, потому что одна собака испортила ему грядку с огурцами, так он ее повел к... словом, на укол. После этого говори о культуре российской. Мирнев катит бочку на Васю, всячески хочет его скомпрометировать в моих глазах, Ганина и ее «Фолкнер» величественно шествуют. Валя Сидоров шестерит вокруг Феликса. Ольшанский «надувается», делает вид ужасно занятого человека. Лишь Ваня (черт возьми, забыл его
Работаю, играю в теннис, купаюсь, сплю после обеда, часто думаю о тебе, единственном, с кем могу поговорить как равный с равным, с другими просто не о чем. Ведь говорить интересно о чем-то новом, правда? А тут все – отработанное.
Обнимаю. Привет Тине. Поцелуй Ольгу от всех нас, значит, пять раз. В. Петелин.
20 авг. 84».
Из Коктебеля в Москву.
«Дорогой Олег!
Только что поговорил с Галей и решил написать тебе письмо. Какое все-таки непонимание, а ведь прожили больше шестнадцати лет. И сколько раз мы с тобой говорили об этом, как все подтверждается чуть ли не каждый день.
Проснулся, никого нет, только на соседней кровати Ваня, устал за эти дни, измотался, поздно приходит, нашел своих сверстников, доказывает свою самостоятельность. Пошел под дождем с зонтиком в душ, не было мыла, дескать, пошли в баню. Навстречу мне Сбитневы: душ не работает. Пошел в зимний зал, там должны играть мои на фортепиано, закрыто, вернулся домой и начал работать. Да, кстати, забыл, что проходил мимо корта, залитого водой (так что сегодня единственный день, когда я не играл).
А играл я днем с одним солистом Большого театра Станиславом Богдановичем Сулеймановым, проиграл ему два сета, один выиграл. Так что вроде бы наигрался, но жадно хотел и вечером поиграть пару.
И вот рассказываю Гале об этом своем походе, про корт, залитый водой, и о своем желании поиграть еще.
– Это ты просто поставил себе целью похудеть, вот тебя и тянет на корт, – а сама ехидно на меня поглядыватет, словно бы уличая в чем-то нехорошем.
Тут и руки опускаются. Что-то доказывать или просто говорить о своей непобедимой страсти – просто смешно. И я промолчал. И вот все время думаю: Господи! Какие они все – даже лучшие из них – примитивные, не понимают человеческих страстей, желаний, вот так хочется просто встретиться поговорить, посидеть и побездельничать. Нет, нужны мотивы встречи, причем какие-нибудь серьезные. Так устаешь, так изматываешься, а тут вот какая-нибудь этакая фраза и сразу выбивает из колеи.
А в общем – все нормально, все путем. И какая прелесть – два с половиной часа одиночного тенниса, в борьбе, в страстях, так легко его обыграл в первом сете, но пошел маленький дождик, мне пришлось сменить ракетку, проиграл второй сет, но зато третий – напряженнейший – доставил истинное удовольствие. Завтра пойду играть с ним!
Обнимаю. Тине привет. Ольге наши (твои) поцелуи.
22 авг. 84. В. Петелин».
«Дорогой Виктор Васильевич!
Весь этот месяц я почитывал твою «Россию». Знаешь, помаленьку, вкушал. Не беллетристика, чтобы залпом (у самого-то у меня, кажется, есть грех беллетристики). Я для мысли, да и для самопроверки. Многого еще не знаю, о многом сужу, увы, понаслышке.
Начал с Булгакова, самонадеянно решив, что здесь вспомню знакомое и близкое. Оказалось, что я не знал Булгакова: мой книжный Булгаков уступал место твоему, живому, зримому. Умеешь ты как-то войти в мир писателя и в нем самораствориться. А когда я дату под одним из очерков посмотрел – 1969-й г., – то и вспомнить не мог, что я знал в те времена о Булгакове. Он для меня еще не был «мастером», был разве что сенсацией, шумной и малопонятной. Ты ведь, кроме всего прочего, вскрыл родовую культуру рода Булгаковых, его корни. Много мыслей твой Булгаков во мне породил.
По какой-то недоверчивой логике я стал дальше читать о Шолохове – ну, что там, мол, можно сказать? А ты вместе с миром Шолохова навязал мне и полемику. Оказалось, Шолохов, да не такой, как мне вдували в уши. Теперь-то я понимаю, что неспроста явилась полемика с С. Залыгиным и Л. Якименко – особенно с Якименко. Где-то, может, есть даже излишняя жестокость суждений – но ведь спор! Тут для меня позиция тоже однозначна. Григория Мелехова, а вслед за ним и Шолохова, в наших писательских кругах до сих пор этаким куркульчиком представляют. Старые вроде бы очерки, а злободневно звучат.
Конечно, я узнавал всех своих литературных знакомых – Жукова, Сафонова, Лихоносова, Белова, многих других, не говоря уже о «стариках» Стаднюке, Алексееве, Коновалове, но знаешь, что самое ценное? Ты сломал временную дистанцию, показав, как входили в литературу твои герои-писатели и кем стали они через десятилетие-другое. Ненавязчиво, но убедительно звучит и похвала самому себе. Вот, мол, писал о людях, о которых мало кто и знал (тот же Белов, тот же Астафьев), а ведь не ошибся, не проглядел истинные таланты.
Твои прежние литературные очерки временем поверены, вот что хорошо.
Очень большую загадку задал ты мне «своим» Малашкиным. Я его почти не знаю. Встречал только фамилию, даже в письмах Есенина, а читать ничего не читал. Думал, естественно забытый писатель, этакий рупор революции, а у тебя он вырастает в большого художника и мыслителя – особенно в той части, где пытается показать, как я понял, перерождение революционных, партийных кадров. Надо будет где-то разыскать его книги.
В общем, книгу твою, Виктор Васильевич, прочитал и, наверно, еще долго буду «почитывать». Спасибо и поклон тебе.
18.03.86. Арк. Савеличев».
Из Москвы в Коктебель.
«Привет, папуля!
Поздравляем тебя с праздниками – прошедшими и будущими!!!
Я, наконец-то, собралась написать тебе, но чада наши не шевелятся и на мои вопросы о письмах отмалчиваются. Лишь Ляля сказала: «Так ведь папа индекс не помнит». Я сказала ей, что индекс я знаю, но это уже, по-моему, не было услышано. Так что пока лишь я пишу.
Новостей у нас вроде бы нет. Экзамен у Ольги 8 мая. 1 – 2 – 3 – 4 мая надо бы было заниматься, но мы уехали на дачу. Правда, сегодня (3-го) уже вернулись и даже занимались, но чувствую, что этого мало. Вся надежда на 4-е – поработаем побольше, а то 5-го – урок. Привет Михайловым от всех нас. У нас сейчас опять холодно, хоть и солнечно. Одеваемся так же, как и месяц назад.