Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Обо всем этом, может, и не стоило бы говорить, если бы под видом критики догматического жизнеподобия нам не предлагали очень часто модернистское разрушение жизни, незаметную подмену ее системой интеллектуальных конструкций. Не ощущаются ли отголоски этой тенденции в катаевском «Кубике», историко-«шутейных» романах Окуджавы и некоторых других произведениях? Можно с уверенностью сказать, что такая «условность», сторонники которой пытались навязать ее советской литературе еще в двадцатые годы, не может быть принята нами, сколько бы усилий ни предпринималось для ее внедрения в социалистические литературы со стороны Запада.
Если Б. Сучков, а вслед за ним Д. Марков дали как бы программное обоснование приемлемости неких «промежуточных» форм, а В. Катаев в «Кубике» и некоторых других последних произведениях воплотил эту идею в художественную плоть, то уже в иных выступлениях впрямую проводилась мысль о ревизии реализма, о размывании его берегов.
Ясное понятие «реализм» приобретало характер таинственности и той самой «темноты», против которой выступал М.А. Шолохов в уже цитированных здесь фразах о модерне. Порой высказывались в духе, так сказать, смягченной, закамуфлированной концепции «реализма без берегов».
И вот как раз тогда, когда проблемы истории и теории социалистического реализма стали особенно актуальными и злободневными, Алексей Иванович Метченко издает книгу «Кровное, завоеванное» в издательстве «Советский писатель» в 1971 году.
С первой и до последней страницы автор с научной точностью и объективностью рассказывает об основных устоях русской литературы.
Книга А.И. Метченко остро полемична, актуальна, насыщена огромным фактическим материалом, дающим четкое представление о полувековом процессе развития русской советской литературы в ее историко-теоретическом аспекте. Пожалуй, никому до сих пор не удавалось создать подобного рода историко-теоретическую книгу. Неоценимы заслуги ученого, создавшего ее.
И все-таки не пропадает ощущение, перерастающее потом в уверенность, что А.И. Метченко чуть-чуть выпрямляет порой непостижимые в своей сложности факты литературного процесса, чуть-чуть недостает ему каких-то фактов для большей убедительности и точности тех или иных выводов. Трудно, например, согласиться с А. Метченко, когда он чересчур сурово оценивает творчество А. Белого, Е. Замятина, М. Волошина и др. Об этих художниках говорится поверхностно, а потому и малоубедительно.
Обратимся к авторитету Горького, на которого А.И. Метченко часто ссылается. В письме Каверину Горький, сообщая об остром интересе на Западе к русской литературе и призывая в связи с этим «не посрамить земли русской», упорно работать, пишет: «Я хотел бы, чтобы всех вас уязвила зависть к «прежним» – Сергееву-Ценскому, М. Пришвину, Замятину, людям, которые становятся все богаче словом»... И Евгений Замятин с большой симпатией относился к Горькому, вместе с А. Толстым, Шишковым всегда участвовал в чествованиях Горького. Правда, Горький поругивал Замятина за «Рассказ о самом главном», за «попытки иллюстрировать некую философскую теорию», за «сухую, головную выдумку», за неудачный роман «Мы», дающий возможность толковать его превратно. Но в литературе 20-х годов Евгений Замятин занимает видное место. О нем в последнее время мало говорят, а если говорят, то только в отрицательном смысле. И напрасно. Он принял революцию, оставался в России до 1934 года, деля вместе с рабочими и крестьянами все тяготы революционного времени, стремился сблизиться с эпохой, идти в ногу с веком. И шел он в ногу с революцией до тех пор, пока революция сокрушала старое, столь ему ненавистное. Но судьба Замятина оказалась трагической: радостно отказавшись от прошлого, он не мог включиться в строительство нового. Революция ему близка как художнику. В революции он ощутил новаторское, отбрасывающее все старое, она разрушила сложившийся быт, разбила то, что уродовало, искажало подлинную суть человеческую. Ему было ненавистно то, что он обозначил как уездное. А уездное столь же ненавистно и революции. Его «Уездное», «Островитяне» и ряд рассказов, разоблачающих старые, отжившие нравы и сложившийся быт, навсегда останутся в истории русской культуры. Вот почему непонятна та отрицательная прямолинейность, которая проявилась в работах А.И. Метченко по отношению к Е. Замятину и некоторым другим деятелям русской культуры, таким, как А. Белый, М. Волошин и др.
А.И. Метченко глубоко знает литературные течения дооктябрьской литературы. Приводит так много фактов, разных высказываний и свидетельств, что просто поражаешься эрудиции автора. Однако, приводя многочисленные факты и высказывания, много тонких и глубоких суждений о том, что В.И. Ленин в своей практической и теоретической деятельности даже не пытался «декретировать» реализм, навязывать его как основное художественное направление в новом государстве, сам А.И. Метченко порой допускает такие оценки деятельности некоторых талантливых мастеров русской культуры, которые похожи скорее на декреты, чем на научный анализ.
С каким-то непонятным недоброжелательством А.И. Метченко, в частности, пишет о тех, кто накануне Октябрьской революции, осознавая кризис символизма, делал попытки сблизить символизм с реализмом. А. Метченко приводит высказывания Вяч. Иванова и Макс. Волошина, которые свидетельствуют об их искренних попытках найти что-то новое в искусстве, синтезирующее два главнейших направления в развитии русского искусства накануне Великого Октября. Не о спасении символизма думали Вяч. Иванов и М. Волошин, а искренне искали новых путей: «Символизм был идеалистической реакцией против натурализма. Теперь, когда борьба за знамя символизма кончилась и переоценка всех вещей в искусстве с точки зрения символа совершена, наступает время создания нового реализма, укрепленного на фундаменте символизма. Новый реализм не враждебен символизму, как реализм Флобера не был враждебен романтизму. Это скорее синтез, чем реакция, окончательное подведение итогов данного принципа, а не отрицание его».
Прочитаешь эту цитату из книги М. Волошина и комментарии к ней ученого и сразу подумаешь о том, что цитата и комментарии, к сожалению, не совпадают между собой, и ученый допускает непростительный субъективизм и в толковании этого факта русской культуры. Почти шестьдесят лет прошло с тех пор. Сейчас легко говорить о том, что Волошин возводил здание нового реализма на гнилом фундаменте. Но ведь в то время, когда он писал, это звучало свежо и даже прогрессивно. Прогрессивно не с точки зрения, разумеется, метода социалистического реализма, а с точки зрения той общей обстановки, когда многое еще создавалось под влиянием упадка и разложения. А если взять эти же мысли Волошина в контексте всех его выступлений накануне Октябрьской революции и особенно после нее, то перед нами возникнет довольно интересная, глубокая и противоречивая фигура М. Волошина, принявшего революцию и участвовавшего в культурном строительстве на юге новой России.
А.И. Метченко несколько раз упоминает Андрея Белого, упоминает бегло, второпях. А между тем судьба Андрея Белого весьма нуждается, особенно сейчас, в тех дифирамбах, которые ему воспевают, особенно на Западе. Его творчество, сама личность художника, честного и бескорыстного, заслуживают внимательного исследования. Он безусловно принял пролетарскую революцию, создал ряд художественных произведений, таких, как «Москва», «Москва под ударом», «Маски», три тома воспоминаний, где четко выявляются его симпатии и антипатии. Словом, активно работал как советский писатель. И его книги могут быть отнесены к советской литературе. Конечно, это еще не социалистический реализм, но эти книги уже чем-то существенным отличаются от его дооктябрьских романов «Серебряный голубь» и «Петербург». А вот чем? Ученый и должен был ответить на этот вопрос. Но, увы, когда заходит разговор об Андрее Белом, чаще всего говорят, что он чего-то не сделал, чего-то недопонимал, в чем-то ошибался, примеров тому действительно сколько угодно. А ведь он действительно крупный поэт, философ, теоретик искусства. Однако его деятельность еще нуждается в объективности анализа. Наиболее близка к этому статья покойного Бориса Соловьева (Октябрь. 1972. № 1 – 2).
В книгах А.И. Метченко можно найти интересный материал о литературной борьбе 20-х годов, о литературных течениях и их платформах, оценку таких деятелей литературы, как Арватов, Чужак, Переверзев, Иванов-Разумник. Целый раздел посвящен литературной деятельности А.В. Луначарского, его смелым прозрениям и ошибкам. Убедительно и тонко А.И. Метченко отвечает на поставленный им же самим вопрос: почему потерпела поражение формальная школа. Дает обширный материал о литературных группировках, направлениях, течениях, приводит много фактов и доводов в пользу ведущего направления советской литературы – социалистического реализма. Ссылаясь на высказывания Горького, на факты самой литературной практики, А.И. Метченко раскрывает сложность и пестроту литературного движения. В чем, например, причина творческой трагедии Б. Пильняка? В том, что он оказался одним из тех «профессиональных зрителей», о которых Горький говорил, что «они воспринимают жизнь только глазами, для них она только зрелище, а не творчество»: «К людям такого типа я отношу литераторов-«бытовиков», которые более или менее любовно и усердно изображают, как неповторим старенький быт и как его болото засасывает человека. Для них бытовая пыль является как бы космической, и они сквозь ее пелену не видят нового человека, не замечают его работы». Горький, заметив стремление рапповцев вытягивать отдельные произведения о Гражданской войне, дружески советовал критикам «обращать больше внимания на литературу в целом, а не на единичные явления ее». «Надолго останутся в новой истории литературы яркие работы Всеволода Иванова, Зазубрина, Фадеева, Михаила Алексеева, Юрия Либединского, Шолохова и десятка других авторов – вместе они дали широкую, правдивую и талантливейшую картину Гражданской войны». Внимательно, чутко, не отрывая книгу от общей массы литературы, а рассматривая ее как составную часть литературного потока, можно достигнуть в изучений темы Гражданской войны широкого и исторического взгляда на эти явления.
Одна из сильнейших сторон всех публикаций А. Метченко – в их острой актуальности, злободневности. О чем бы ни писалось в статьях и книгах его, каждое их слово точно бьет по враждебным, нигилистическим, ошибочным взглядам, которые распространяются у нас и за рубежом. В каждом его слове звучит забота о правдивом, партийном истолковании фактов развития русской литературы советского времени.
Часто на страницах книги «Кровное, завоеванное» мелькают имена Мэтьюсона, Струве, Сечкарева, Роже Гароди, Эрнста Фишера, П. Броза, Св. Лукича и др. Этот список можно значительно расширить. В сущности, А. Метченко полемизирует с теми, кто отводит искусству второстепенную роль в развитии и формировании человека, в развитии и формирований всего общества в целом. Отсюда и совсем другое понимание роли и значения советских писателей, которые своим творчеством действительно способствовали росту и самосознанию строителей нового общества. Хочется еще раз вспомнить в связи с этим своевременность постановления ЦК КПСС «О литературно-художественной критике», где прямо говорилось о необходимости активной борьбы с различного рода немарксистскими взглядами на литературу и искусство, ревизионистскими эстетическими концепциями.