Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Прочитать-то я все рекомендованное прочитал, но остался, так сказать, при своем: в то время мне, оказавшемуся во власти критических пристрастных мнений, думалось, что никому еще не удавалось с такой полнотой и глубиной проникнуть в сущность характера одного из любимых народных героев. И только много лет спустя я понял, насколько был прав Алексей Иванович...
Естественно, что все, что появлялось в печати за подписью моего руководителя, я внимательно прочитывал. И прежде всего его статьи, а потом и монографию о Маяковском. По тем временам это был шаг вперед в научной разработке творчества великого поэта и связанных с ним проблем. Обилие новых материалов, привлекаемых ученым, доказательность и убедительность изложения, привлечение обширного историко-литературного материала, точность и глубина анализа эстетических проблем сразу поставили А.И. Метченко в ряд ведущих ученых в области литературоведения. Внимательность и простота, доброжелательность и сердечность, скромность и непритязательность, бескорыстная любовь к своей профессии литератора и педагога снискали ему постоянную любовь и привязанность тысяч студентов, аспирантов и преподавателей, всех, с кем сталкивается он в различных советах, комиссиях, комитетах, членом которых он является вот уже многие годы.
Но самая, пожалуй, главная черта его – это непримиримость: непримиримость к безделью, к фальши, неправдивости, к поверхностному верхоглядству некоторых литераторов и ученых, когда они берутся за решение актуальных теоретических проблем, бескомпромиссность по отношению к зарубежным «советологам», которые зачастую искажают многие факты развития русской советской литературы в угоду выгодной для них «теории».
Вот почему появление книги Метченко «Завещано Горьким» в 1969 году в издательстве «Художественная литература» ни у кого не вызвало удивления: после исследования творчества Маяковского, казалось, ученый непременно должен был обобщить гигантский художественный опыт великого русского прозаика и публициста.
А.И. Метченко поставил перед собой задачу исследовать роль Горького в развитии мирового реализма. Влияние Горького на советскую литературу в силу универсальности его художественного гения, подчеркивает исследователь, так велико и разнообразно, что находились критики и писатели, которые в своей теоретической и практической деятельности отождествляли его творческий опыт с методом социалистического реализма, что «мешало как уяснению исторически обусловленной сложности творческого пути родоначальника советской литературы, так и выявлению индивидуального мира писателей иного творческого склада в широких границах метода социалистического реализма. Догматическое отождествление нового метода с опытом Горького в какой-то мере содействовало временному охлаждению к этому опыту со стороны части писателей, особенно молодых. Эта серьезная методологическая ошибка должна быть исправлена, так как попытка «обойти» опыт Горького не может не сказаться отрицательно на уровне идейного и художественного качества ряда современных произведений и критических суждений, в особенности когда трактуются узловые проблемы, гениально, новаторски решенные Горьким...». В этих словах ученого сформулирована основная задача, в правильном решении которой так нуждается современная литературная молодежь, порой легко поддающаяся модным эстетическим поветриям, идущим чаще всего из-за рубежа.
Нет нужды, думается, обо всем этом подробно говорить здесь. Есть книга, ее можно прочитать. Но есть, на мой взгляд, один весьма важный вопрос, который волнует каждого писателя.
«Наш реализм имеет возможность и право утверждать», – здесь, в этом положении Горького чаще всего видят своего рода предпосылки возникновения теории бесконфликтности, нанесшей, как известно, большой ущерб развитию советской литературы. Ничего упрощеннее, чем подобное толкование, нельзя себе представить. Теория бесконфликтности возникла в определенную историческую эпоху и ничего общего не имеет с заветами Горького, который резко выступал против одностороннего изображения жизни, против сглаживания конфликтов и противоречий.
Действительно было время, когда некоторые теоретики утверждали, что искусство социалистического реализма должно отражать жизнь только в лучших ее формах. Некоторым критикам казалось, что их непосредственная задача – предписывать писателям идеал или, по крайней мере, указывать, чего не хватает, чтобы тот или иной художественный образ достиг идеала. К несчастью, для литературы априорное декретирование подобной точки зрения пагубно сказалось на росте молодых сил, такое толкование идеала грешило отвлеченностью, схоластикой, а сам идеал строился, конструировался весьма произвольно. Его не извлекали из многообразных фактов действительности, а выводили из абстрактных представлений о человеке будущего. И это весьма характерное явление в искусстве. Еще Г. Плеханов, анализируя искусство послереволюционной Франции, замечал, что обычно художники нового, восходящего класса, такие, например, как Делакруа, Давид и др., «не удовлетворяются и не могут удовлетвориться действительностью, им, как и всему представляемому ими классу, хочется частью переделать, а частью дополнить реальную действительность сообразно своему идеалу». Верное наблюдение Г. Плеханова впоследствии получило ложное истолкование. Стоило поверить, что художник может делать то, что ему хочется, как все становилось проще и яснее. Постепенно жизнь, многообразная и противоречивая, стала изображаться крайне односторонне: раскрывалась только часть фактов и явлений реальной действительности, а отсюда возникала неполнота, недоговоренность, полуправда, а порой и ложное истолкование важных общественных проблем. Подобные теории освобождали литераторов от внимательного изучения действительности, в результате чего произведения художественной литературы зачастую приобретали уродливый в своей неправдивости характер. Похожа ли эта действительно пресловутая теория бесконфликтности на высказывания Горького, в которых он определял задачи художника-реалиста? Конечно нет!
А. Метченко приводит множество высказываний, тщательно их сопоставляет, отбрасывая сиюминутные, самим писателем отвергнутые как несостоятельные. И таким образом предстает подлинная горьковская концепция современного реализма, где нет места догматизму и односторонности в художественном освоении различных сторон действительности.
«Не следует догматизировать правильное положение Алексея Максимовича, – писал еще А. Фадеев, – ибо если свести это положение к догме, то люди начнут писать вещи сусальные». Писать вещи сусальные стали именно в результате догматического усвоения этого горьковского положения, когда был утрачен трезвый взгляд на окружающую жизнь, и следует еще раз подчеркнуть, что эта теория бесконфликтности ничего общего с горьковской концепцией не имеет. А. Метченко, подробно, со всей тщательностью анализируя высказывания Горького о романтизме и реализме, во всей их сложности и противоречивости, приходит к выводу, что Горький никаких ограничений не ставил перед творческой фантазией и даже фантастикой, если литература помогает революционному преображению жизни, борьбе с ее уродливыми явлениями, если художник стремится к правде, к истине.
В острых спорах последних лет все отчетливее выделяется, пожалуй, основная проблема в развитии современного искусства – проблема новаторства. Писатели, ученые, деятели кино, театра, критики включились в этот разговор, делятся своими соображениями о тех, кто некогда обогатил и обогащает новыми идеями, мыслями, новыми образами эмоциональный и интеллектуальный мир зрителя, слушателя, читателя, о тех, кто проложил и прокладывает новые пути в искусстве. И хотя серьезный разговор ведется давно, но относительно решения этой коренной проблемы эстетики социалистического реализма наметились существенные расхождения.
В последнее время в поисках расширяющихся возможностей реализма некоторые ученые выдвинули концепцию «исторически открытой эстетической системы форм художественной правдивости», которую некоторые критики объявили «новым словом в науке». В этот спор немедленно включился и Алексей Иванович Метченко. В статье «Социалистический реализм: расширяющиеся возможности и теоретические споры» (Октябрь. 1976. № 4 – 5) он подчеркнул, полемизируя с Д. Марковым, что социалистический реализм – «явление весьма емкое, но имеющее свои четкие принципы и «берега». Стоит ли поэтому объявлять «художественные формы модернизма» в качестве основного строительного материала, с помощью которого может быть перестроено и усовершенствовано здание социалистического реализма? Нет, конечно. Соглашаться с подобными утверждениями значит увековечивать временное и преходящее в человеческом опыте. Эта полемика и эти мысли имеют принципиальное значение для современного литературного движения в нашей стране. Заметнее становятся модернистские тенденции в нашей художественной литературе. О праве на принципиальное новаторство, обновление слова не раз говорил такой известный писатель, как В. Катаев, подтверждавший свои теоретические постулаты своими произведениями, такими, как «Кубик», «Святой колодец», «Рог Оберона». Новый эстетический строй нам предлагают такие разновеликие по своему дарованию писатели, как Б. Окуджава, А. Вознесенский. Но нам важно выявить, что это за новаторство. И здесь нельзя не вспомнить точные слова М.А. Шолохова: «Я никогда не выступал как противник чего-то нового и обновляющего, хотя сам я чистокровный реалист. Однако недостаточно произнести магическое слово «модерн», чтобы произведение стало художественным, и темнота еще не доказательство глубины». Иными словами, мы за новое в литературе, если только под флагом «нового» нам не стараются предложить уродливое сращение реализма с модерном. Реализм враждебен модернизму и ведет с ним длительную и непримиримую борьбу, в которой всякое соглашательство объективно служит чуждым нам целям». Тем более жаль, что среди наших литературоведов и теоретиков литературы порою звучат голоса в пользу некоего «примирения» реализма и неких «промежуточных форм», якобы ему не враждебных.
В частности, несколько лет назад на Всесоюзном совещании критиков Б.Л. Сучков, наряду с бесспорными и точными положениями, выдвинул и несколько уязвимых, которые как раз и считаются некоторыми критиками «новым словом в науке». Как только он касался вопроса о возможностях реалистической изобразительности, ему изменяли и точность концепции, и продуманность формулировок. «Среди некоторой части литературоведов господствует убеждение, – говорил он, – что реализму вообще, а социалистическому в особенности, свойственна лишь одна форма художественной изобразительности, а именно непременное жизнеподобие образа. Условные формы изображения рассматриваются как отступление от реализма и чуть ли не уступка эстетике модернизма. Причем не исследуется и не учитывается самый характер условности, которая в системе социалистического реализма выражает в сгущенной, заостренной форме сущностные стороны жизни и является одним из видов познания и обобщения реальности».
В этих рассуждениях много случайного. Может показаться, что весь русский реализм, кроме Гоголя, укладывается в форму жизнеподобия. Очень трудно, кроме того, понять, почему это «жизнеподобие» принадлежит преимущественно русской традиции реализма? В теоретических работах давно уже не рассматривали жизнеподобие как буквальное воспроизведение жизненных форм. «Жизнеподобие» всегда включало в себя преобразование этих форм, их, если надо, фантастическое продолжение и развитие – развитие именно в «подобие жизни», а не в ее повторение, – чтобы раскрыть ее сущность.