Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
– Сейчас много пишут о «Новом мире» как единственном, что ли, журнале, где в 60-е годы печатались настоящие вещи, где был, так сказать, очаг сопротивления застою и связанным с ним явлениям. А вот Михаил Лобанов в «Нашем современнике» утверждает, что журнал «Молодая гвардия» был настоящим центром литературной борьбы против застоя. Вы работали тогда в «Молодой гвардии», как вы помните тогдашнюю литературную обстановку?
– Я как раз заведовал отделом критики и искусства в журнале и помню, как буквально каждый номер подвергался оскорбительным выпадам в прессе и на различного рода собраниях в Союзе писателей СССР, особенно свирепствовали два критика, ныне покойные, а потому не буду называть их имена, и видный «певец» того времени Ю.И. Суровцев. Конечно, эта доносительская критика сделала свое дело: вопрос был поставлен на Секретариате ЦК КПСС, выступали Суслов и Брежнев, перевели главного редактора журнала А.В. Никонова в журнал «Вокруг света». Новый редактор журнала «Молодая
– Но вы так и не ответили на мой вопрос о «Новом мире».
– К «Новому миру» у нас в то время было отношение сложное. И это объясняется тем, что в журнале иной раз печатали прекрасную прозу – Василия Белова, Виктора Астафьева, «Юность в Железнодольске» Николая Воронова и другие честные, правдивые вещи. Но критика, большая часть публикаций были пропитаны тем, что сейчас принято называть русофобией. В статье «Время больших ожиданий», опубликованной в «Огоньке» еще в 1969 году, я писал об этом. Увы, приходится сейчас вспоминать свою статью двадцатилетней давности, но она ничуть не устарела по своей направленности, потому что нравы тех критиков оказались живучи и дают себя знать во вновь развязанной «гражданской войне» в литературе, где средства уничтожения своих противников все те же – передержки, заушательство, кружковая ограниченность и групповые пристрастия... В декабрьском номере «Москвы» за 1989 год Михаил Синельников тоже вспоминает то время и дает правдивую оценку критическим выступлениям «Нового мира», подчеркивая, что «Новый мир» отнюдь не был свободен от тенденциозности, групповых пристрастий. Прежде всего в разделе критики. Так что не надо делать «Новый мир» таким уж непогрешимым! И, конечно, Михаил Лобанов прав: «Молодая гвардия» того времени способствовала своими публикациями возрождению духовного здоровья русского народа и всех народов, связавших свою судьбу с ним, возрождению национального самосознания всех народов нашей страны, публикуя материалы не только о русских святынях и дорогих именах, но и такие материалы, как статья «Краса подлунных стран» академика АН УзССР В. Абдуллаева и доцента Ю. Алескерова, посвященная 2500-летию Самарканда. Помню, как я поехал в Ташкент, заказал эту статью в рубрику «Берегите святыню нашу», а потом посмотрел Самарканд и Бухару, познакомился с молодыми узбекскими писателями: столько интересных, общих проблем стояло перед нами...
Я думаю, пора бы работникам «Молодой гвардии» поставить вопрос перед ЦК КПСС об отмене того несправедливого постановления о журнале «Молодая гвардия», принятого в октябре 1970 года. Подготовить соответствующие материалы и показать действительное лицо журнала, а то мы еще живем по оценкам Суслова и его аппарата.
– Вернемся все же ко дню сегодняшнему. Что было для вас самым интересным в минувшем году, если не считать выхода книг о Шаляпине, Румянцеве и Булгакове?
– Поездка в Канаду, встречи с русскими духоборами и канадскими писателями, студентами, профессорами, учащимися, с канадским народом, открытым, улыбающимся, доброжелательным. К тому же еще и в компании с Беловым, Исаевым, Ольгой Фокиной. Да и переводчик был у нас замечательный – американист Александр Ващенко.
– А что вы ждете от года наступившего?
– Я жду, что вновь избранные Советы (хочется пожелать нашим депутатам, чтобы они вернули старое название нашего верховного законодательного органа – Государственная дума) возвратят всем старым русским городам, без исключения, их исконные имена; я жду, что все народы, все республики начнут переговоры не с мифическим Центром, а с Россией, с русским народом, с русским правительством. Россия принимала под свою защиту, под свое «крыло» народы Закавказья, Средней Азии, Прибалтики, когда многим из них грозило полное уничтожение. Так надеюсь, что и сейчас, когда эти народы хотят самостоятельно определять свою судьбу, Россия сама разберется, без этого пресловутого Центра, во всех сложностях и противоречиях, возникших между нами. Так всегда было. Так пусть будет и сегодня. Я жду, что на очередном съезде КПСС жестко, со всей прямотой скажут о причинах, доведших нас до разорения и поставивших на краю пропасти... Жду просветления в головах наших политиков, жду, чтобы не метались они от ошибки к ошибке, чтобы не руководили они страной по подсказкам со стороны так называемых «академиков», а сами бы взялись за ум... Так что не в вышедших книгах счастье, хотя они порой и приносят радость. Счастье в том, чтобы увидеть свой народ могучим и сильным, чтобы была возрождена слава России, а русский человек снова стал бы в сознании окружающих его народов, как и предрекал Достоевский, братом всех людей. Жду и надеюсь, что многие стоящие в очереди у иностранных посольств одумаются и поток эмигрантов иссякнет; пусть это будет еле заметный ручеек как право на самоопределение, не более того. Родные дети не покидают больную мать. Главное сейчас – найти правовые гарантии против тотального экстремизма, противоборствующего инакомыслия. И поиск должен быть взаимным. Для этого у нас есть все необходимые условия.
– В заключение традиционный вопрос: над чем вы сейчас работаете?
– Никак не могу напечатать статью под названием «Правду и только правду», начало которой было опубликовано год тому назад «Московским литератором». Это мучает меня и внушает сомнения в нашей гласности... Заканчиваю работу по составлению полного Булгакова. В издательстве «Современник» задуман целый ряд сборников, куда последовательно, по хронологии, войдут все произведения Михаила Афанасьевича. Уже вышел сборник «Письма», есть верстка и трех первых сборников, где собраны все фельетоны, очерки, повести, пьесы, роман, рассказы 1919 – 1929 годов. А главное – работаю над книгой «Триумф, или Жизнь Шаляпина». Это 1903 – 1922 годы – самый тяжелый, драматический период его жизни: славы хоть отбавляй, а жизнь тяжела и мучительна... (Литературная Россия. 1990. 8 апреля).
В это же новое время стало возможным напечатать статью о заговоре против России – «Считать виноватой... Россию» (Литературная Россия. 1991. 1 апреля. С. 7, 26). И после многочисленных вопросов и обращений в газету по поводу критических замечаний по адресу К. Маркса и Ф. Энгельса мне пришлось написать ответ: «Почему зашаталась Россия? Ответ защитникам марксизма. Возвращаясь к напечатанному» (Литературная Россия. 1991. 20 сентября. С. 16 – 17).
3. Стыдно!
Из нашей почты.
«Невольно сопоставляешь недавние события в Москве с октябрьскими событиями 17-го года в Питере: выстрел «Авроры», возвестивший начало революции, был холостым, а современные необольшевики ударили по Дому Советов снарядами, говорят, большой убойной силы. Против законной власти, которая требовала цивилизованного, конституционного решения назревших вопросов государственного строительства. И за это нужно было расстреливать, проливать кровь сотен, тысяч невинных людей?
Даже при однопартийной системе не было такого единомыслия: чуть ли не все так называемые партии возликовали, узнав о запрещении своих потенциальных противников на выборах, а значит – и при дележе власти. Как страшно и горько осознавать свое бессилие что-либо сделать в поддержку законного развития событий, восстановления демократии и справедливости.
Выстрелы по Дому Советов – это огонь по свободе слова, печати, публичных манифестаций с мирными целями. Михаил Афанасьевич Булгаков в письме к Сталину твердо заявлял: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой власти она ни существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода».
Напоминаю эти слова для тех, кто радуется запрещению программ «600 секунд» и «Парламентский час», радуется запрещению газет, высказывавших иную точку зрения, нежели правительственные программы и издания. В свое время Булгаков, изображая кровавую борьбу белых и красных, предпринимал «великие усилия стать бесстрастно над красными и белыми». Сейчас вряд ли нужно напрягаться, чтобы понять, что кровь павших одинаково священна для нас. Тем кощунственнее видеть, как торжествуют «победители», раздают миллионы рублей, награды, теплые местечки и пр. и пр. Хоть бы не показывали этот «пир победителей».
Снова тени Угрюм-Бурчеевых распростерлись над несчастной Россией. Снова к управлению Россией приходят «помпадуры и помпадурши», по выражению Салтыкова-Щедрина, снова возникает опасность незаконного самодержавия, когда «хватают и ловят, секут и порют, описывают и продают... Гул и треск проносится из одного конца города в другой, и над всем этим гвалтом, над всей этой сумятицей, словно крик хищной птицы, царит зловещее «Не потерплю!».
Перечитайте, господа, «Историю одного города», откатитесь памятью на два-три года и вновь прочитайте, как глуповцы встречали нового градоначальника Дементия Варламовича Брудастого: «Жители ликовали; еще не видав в глаза вновь назначенного правителя, они... поздравляли друг друга с радостью, целовались, проливали слезы, заходили в кабаки. В порыве восторга вспомнились и старинные глуповские вольности... Между тем новый градоначальник оказался молчалив и угрюм. Он... едва вломился в пределы городского выгона, как тут же на самой границе пересек уйму ямщиков. Но даже и это обстоятельство не охладило восторгов обывателей...» И вскоре: «Градоначальник безмолвно обошел ряды чиновных архистратигов, сверкнул глазами, произнес: «Не потерплю!» – и скрылся в кабинет. Чиновники остолбенели; за ними остолбенели и обыватели... Глупов, беспечный, добродушно-веселый Глупов, приуныл. Нет более оживленных сходок за воротами домов, умолкло щелканье подсолнухами, нет игры в бабки! Улицы запустели, на площадях показались хищные звери. В особенности тяжело было смотреть на город поздним вечером. В это время Глупов, и без того мало оживленный, окончательно замирал...», «Глуповцы чувствовали только страх, зловещий и безотчетный страх».