Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Я считаю, что наша литература, русская литература, выдержала испытания очень многим и все же не потеряла совесть и во многом была причиной тех перемен, которые сейчас происходят в нашей стране. Какие перемены? Перемена произошла прежде всего в том, что цензурные запреты если не исчезли совсем, то значительно ослабли. Но трудности писательские исчезли только лишь на малую долю. По-прежнему писателю требуется мужество и в общественном плане, и в личном, и в творческом.
В чем наши разногласия сейчас в нашей советской литературе? И в частности, в русской литературе? Поскольку я пишу на русском языке, я хочу остановиться только на русской литературе.
Наши писатели сейчас очень заметно разделились. Особенно в Москве и в Ленинграде. С одной стороны действуют авангардисты, с другой – реалисты-традиционалисты. Авангард поднял голову не только в литературе, но и в живописи, музыке и во многих других сферах культуры. И порой очень трудно удержаться на плаву, поскольку у нас сейчас авангардистам полная свобода предоставлена, и писателям серьезным, реалистам, порой очень трудно приходится. Я отнюдь не хочу сказать, что среди авангардистов нет людей талантливых. Но, к сожалению, авангардисты ведут себя слишком агрессивно. Большинство наших литературных журналов находится под влиянием именно этих сил. Так вот странно перестройка коснулась наших журналистских и писательских дел. Меня спрашивали, что волнует сейчас писателей советских, русских в частности. Писателей настоящих тревожит то же самое, что и раньше. Таких писателей в общем-то не стоит призывать перестраиваться. Они сами перестроятся и сами сделают все, что нужно. У нас очень в моде сейчас так называемая ретроспективная литература, эмигрантская литература. Я имею в виду эмигрантскую авангардистского толка. Но вместе с авангардистскими и прочими «истами» печатаются и такие писатели, как Иван Шмелев. Ну, насчет Набокова не знаю. Я его не очень люблю, хотя и признаю его за большого писателя. У нас он сейчас в большой моде. Это хорошо, что сейчас многое печатается из того, что не печаталось раньше. Но, на мой взгляд, далеко не все высокохудожественное. К чему такая торопливость, которую проявляют некоторые журналы: лишь бы напечатать что-нибудь эмигрантское.
Меня лично интересует тема историческая. Я пишу книгу о раскулачивании, которое произошло в конце 20-х и в 30-х годах. И еще меня и моих друзей интересует тема экологии. Приходится откладывать рукопись романа и браться за статью в надежде, что таким путем можно быстрее добиться утверждения своих мыслей в общественном сознании. Нельзя откладывать то, что прямо стучится в сердце, нельзя молчать, когда происходит на твоих глазах что-то неправильное, порой ужасающее.
Я глубоко убежден, что человечество еще века два тому назад пошло не по правильному пути. Оно выбрало не лучшую цивилизацию – цивилизацию потребительскую, цивилизацию комфорта, цивилизацию технического прогресса. А не ту цивилизацию, которая созидательная, а не потребительская. Мы слишком усиленно используем природные богатства. Если мы немножко ослабили опасность вооружения сейчас благодаря усилиям многих людей, то опасность экологическая ничуть не ослабла, а с каждым днем все нарастает. На мой взгляд, человечеству, если оно хочет выжить, рано или поздно придется вернуться к простому и проверенному веками естественному крестьянскому замкнутому, а потому безвредному, циклу. Нам, рано или поздно, придется отказаться от многих видов комфорта. Поверьте мне, что так думают не только те писатели, которые связаны с деревней. Мы должны знать, что на земле ежедневно исчезает один из так называемых биоиндикаторов. Так называют ученые виды животного мира. Об этом говорят и западногерманские, и японские ученые. Одна треть экологических видов на земле исчезнет к 2000 году, если мы не изменимся. И вот все это заставляет откладывать рукописи романов и прочих художественных произведений и заниматься обычной газетной работой. И я согласен с теми, кто высказывает опасения исчезновения нашей Земли вообще. Возможность такая есть, но есть возможность и нашей победы. Победы над этим технократическим процессом. Нам просто не из чего выбирать. Нам придется выбрать жизнь, а не смерть. И свою веру в то, что мы выживем все же на этой земле, откажемся от многих неверных и гибельных представлений, я выразил вот в этой книге. Она называется «Лад», которую я хочу преподнести вашему культурному центру, где мы имели удовольствие встретиться не только с канадскими писателями, но и с нашими читателями. Может, кто из вас и прочитает эту книгу.
Потом – вопросы и ответы. Прощальные речи и организаторов этой встречи, и читателей, собравшихся здесь, а от нашей делегации выступил Егор Исаев:
– Дорогие канадцы! Дорогие наши русские соотечественники! Спасибо вам! Я чувствую, что и ваши слова, и наши слова дружбы, взаимной симпатии шли не только с языка, а прямо с сердца. Есть очень короткое слово – вместе, а есть столь же короткое слово – рядом. Бывает такая ситуация: рядом, да не вместе. А бывает такая ситуация: далеко, да вместе. Вот эту расшифровку душевную, поведенческую расшифровку этих слов мы и чувствовали всей душой, всей мыслью, всем дружественным сердцем к вам. Не знаю, как другие, но я уезжаю отсюда значительно богаче, чем был, богаче теплом человеческим, красотой. Спасибо!
И последние дни нашего пребывания в Канаде также были насыщены встречами, выступлениями, разговорами. Особенно запомнился мне очень интересный разговор в Ванкувере с Владимиром Б. Острый, умный полемист, он много справедливого высказал по поводу нашей перестройки. Он, судя по всему, крупный ученый и бизнесмен, внимательно следит за тем, что у нас происходит. И то, что происходит, не всегда он одобряет: бюрократия ваша сдерживает развитие контактов с передовыми фирмами Запада, предпочитают иметь дело с теми, кто подешевле продает устаревающие технологии...
Но об этом как-нибудь в другой раз.
Апрель 1989 года
Часть восьмая
НОВЫЕ ВРЕМЕНА
1. «Быть самим собой»
(Московский литератор. 1987. 1 мая)
Сегодня в рубрике «Писатель за рабочим столом» на вопросы корреспондента «МЛ» отвечает критик и прозаик Виктор ПЕТЕЛИН.
– Виктор Васильевич, в прошлом году у вас вышло три «толстые» книги: «Россия – любовь моя», «Мятежная душа России» и «Михаил Шолохов», одна «тонкая», огоньковская, – «Возвращение мастера», статьи о М.А. Булгакове. Согласитесь, для одного года – это богатый урожай?
– Так бывает, видно, не только у меня... Книги «вылетают» из планов, а потом сталкиваются в одном году. А перед этим три года – 1983, 1984, 1985 – ничего не было: то пусто, то густо... Да и вот выход этих книжек, если разложить полученный гонорар на эти четыре года, – так, скудные крохи, которые не обеспечивают жизнь даже будущего года. А все потому, что авторское право давно уже устарело.
– В конце книги «Михаил Шолохов» стоят две даты: 1955 – 1985 гг. Получается, что эту книгу вы писали тридцать лет? Скажите, как вы начинали свою работу в литературе? И еще: книга острополемична, вы спорите с такими авторитетами, как Л. Якименко, Н. Лежнев и многие другие.
– Два, казалось бы, скромных события обозначили мое вхождение в литературу: в «Новом мире» (1956. № 12) А.И. Метченко в статье «Историзм и догма», полемизируя с теми, кто насаждал в литературе вульгарный социологизм, сослался на мою законченную и представленную ему диссертацию «Человек и народ в романах М.А. Шолохова».
– Ну и как же все-таки?
– Начал я писать ее в 1954 году, в 1955-м закончил, 1956 год ушел на шлифовку. Представил диссертацию досрочно, она была напечатана на машинке за казенный счет: так поощрялось успешное завершение аспирантуры. А пока читал ее Метченко, у меня оказалось свободное время: два месяца оставалось до конца учебы в аспирантуре филфака МГУ. Тут и предложил мне студент четвертого курса Борис Бугров выступить с докладом «О художественном методе» на научной конференции курса. И два этих свободных месяца пролетели в работе. Был 1956 год. Прошло всего лишь несколько месяцев после XX съезда, обозначившего многие болевые точки нашей тогдашней общественной и литературной жизни. Пожалуй, это был первый революционный скачок в критическом осмыслении всего наследства, которое оставили нам, тогдашним молодым, наши предшественники. О моих настроениях пошли различные толки на факультете. И А.И. Метченко пригласил меня на беседу. Естественно, я не скрывал своих умозаключений, изложил ему итоги моих двухмесячных теоретических изысканий. Дескать, вульгарный социологизм проник в теорию социалистического реализма, проел ее, как ржавчина железо, опутал догматическими цепями. И если социалистический реализм опутан ржавыми цепями догматизма, вульгарного социологизма, то, значит, надо разорвать эти цепи, освободить живое тело Литературы. Может, не нужно было так открыто и прямо излагать свои выводы? Метченко попросил меня не делать доклада. Но я твердо стоял на своем. На том и расстались. А на следующий день, незадолго до конференции, обратился ко мне Борис Бугров: срочно нужно представить тезисы доклада в партбюро. Представленные тезисы партбюро факультета не утвердило и порекомендовало курсу обойтись без доклада. Помню в день конференции до отказа заполненную Коммунистическую аудиторию. Борис сообщил мне о решении партбюро, но твердо пообещал, что предоставит мне вступительное слово. Два или три ряда были заняты профессорами и преподавателями, даже языковедов обязали присутствовать на этой конференции. Со вступительным словом выступил мой научный руководитель Метченко. Вслед за ним предоставили слово мне. Тяжко было подниматься на трибуну, с которой только что прозвучали слова «о бдительности, о борьбе за идейную чистоту», но... «Правду говорить легко и приятно». Я не знал еще этих слов Иешуа Га-Ноцри, но душевное состояние было именно таким. Два года после этого эпизода А.И. Метченко не разговаривал со мной. Так я оказался «на улице», без всякой поддержки. Но помаленьку в тогдашней жизни происходили перемены. А.И. Метченко сменил гнев на милость, помог опубликовать статью «Два Григория Мелехова», затем другие статьи о творчестве Шолохова. Защитил я диссертацию, стал работать в издательстве «Советский писатель». И потом, уже в издательстве «Советский писатель», долго еще пытались задержать выход моей книги «Гуманизм Шолохова». Но, как говорится, мир не без добрых и смелых людей: коммунисты издательства Н. Родичев, В. Туркин, В. Росляков, прочитав мою рукопись, крепко поддержали меня в тот момент... Так вот и началось все: моя «ратная служба» в литературе... И вот думаю: а что было бы, если б не то мое выступление, ведь Метченко твердо обещал взять меня на кафедру... Нет, никогда я не пожалел, хоть и трудновато приходилось. Это нормальная борьба нового со старым, как говорится. К этому каждый должен быть готов. Огорчало меня всегда другое. Чаще всего огорчает диктатура издателей. Да и не только издателей. На последнем этапе, буквально перед выходом в свет, у меня много раз снимали статьи о Булгакове: в 1968 году из «Волги», в 1969-м – из «Молодой гвардии», в 1972 году – из сборника моих статей «Россия – любовь моя», в 1974-м – из сборника моих статей «Родные судьбы». И опубликована была лишь в журнале «Москва» и в сборнике «Родные судьбы» (второе издание, дополненное) в 1976 году. Да и статья «Булгаков и «Дни Турбиных», опубликованная впервые в 1969 году «Огоньком», не раз ставилась в номер, а потом «слетала». Дважды после этого «слета» я ходил в ЦК КПСС, спорил, убеждал. В третий раз набранная статья прошла все инстанции. Это был несомненный успех. Не только мой, конечно, но дела, которому служу.
– А как вы пришли к Булгакову? Ведь Шолохов и Булгаков, согласитесь, писатели очень разные. Да и положение в литературе у них разное.
– Шолохову в его литературной жизни пришлось не сладко. В письме Горькому он признавался, что читавшие «Тихий Дон» (шестую его часть, о Вешенеском восстании) ортодоксальные вожди РАППа предлагали ему изъять ряд мест, наиболее дорогих автору: «Занятно то, что десять человек предлагают выбросить десять разных мест. И если всех слушать, то 3/4 нужно выбросить...» Ато, что ему грозил арест, вы знаете? Но сейчас не об этом разговор... Когда я оказался «на улице», долго не мог найти работу, положение человека в обществе стало одной из главных тем моих размышлений. Почему одни могут приспосабливаться, другие не могут, порой лезут на рожон. И вообще, меня давно уж интересовала тема: человек и революция, человек и народ, человек и общество... И как-то незаметно в мою жизнь вошел Булгаков; сначала инсценировали «Бег» и «Дни Турбиных», потом стали выходить его драмы в «Искусстве» с предисловиями В. Каверина и П. Маркова, потом проза... Потом я стал навещать Елену Сергеевну, которая подарила мне для публикации несколько «кусочков» своего дневника. Михаила Афанасьевича глубоко волновала тема: человек и революция. Его герои, как и герои Шолохова, особенно Григорий Мелехов, искали своего честного пути в то время, когда все так перемешалось в сознаниях и чувствах людских... Разный материал людской, разная стилевая манера, но и того и другого художника привлекал человек в кризисные моменты его существования.
– В чем вы видите счастье литератора?
– Быть самим собой. Полностью реализовать себя. Только это и оправдывает его каторжный труд. Только в этом он может найти удовлетворение. А если он пойдет на поводу у времени и будет подлаживаться к его сиюминутным требованиям, наступит когда-нибудь отрезвление и горько станет на душе. Шолохов, Булгаков, Платонов не угождали требованиям времени, это чаще бывает с писателями «средней руки». «Тихий Дон» покорил весь мир, но «Они сражались за Родину» ему так и не удалось завершить. Горько становится на душе: даже Шолохову не удалось реализовать себя полностью. И если в его архивах не обнаружили того, о чем так широко ходили слухи, значит, он ушел от нас, не реализовав, может, и половины заложенного в нем природой. Время беспощадно даже к таким гениям, как он, кого угодно сломает или задушит в ласковых объятиях.