Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Книга вышла массовым тиражом в 25 тысяч и вскоре стала библиографической редкостью. А перед этим вышла моя книга «Россия – любовь моя» (Московский рабочий, 1972) 40-тысячным тиражом и «Родные судьбы» (Современник, 1974 и 1976) массовыми тиражами тоже быстро разошлась. Обе эти книги как бы подводили итоги литературной борьбы за новое литературное направление, на страницах книг писателей этого направления возник образ русского человека во всей неповторимости его национального характера и судьбы...
Так что Станислав Куняев, принимая участие в дискуссии «Классика и мы», не высказал ничего нового, нет здесь никаких прозрений и откровений, особенно таких, за которые могли бы преследовать опричники из ЦК КПСС – блюстители идеологического порядка в то время. Брешь была уже пробита многочисленными предшественниками Станислава Куняева, в том числе и авторами «Молодой гвардии» и «Советского писателя», где в конце 60-х годов вышли книги Евгения Носова, Василия Белова, Виктора Астафьева...
Нет нужды сейчас говорить о том, прав или не прав оратор. Хочется только сказать, что Станиславу Куняеву не следует делать вид, что, принимая участие в дискуссии, он словно выходил на эшафот, понимая чудовищные последствия для своей жизни. Другое дело, что он, выступая, обозначил таким образом переход из одной группы в другую, противоборствующую с выпестовавшей его как поэта группой Бориса Слуцкого, Александра Межирова, Евгения Винокурова, с которыми он дружил, о которых он писал, которые его поддерживали в редакциях газет, журналов, в издательствах. И напрасно Станислав Куняев говорит о том, что рабочим секретарем Московской писательской организации он стал «случайно». Нет, в такие «кресла» случайно не попадают... Ясно, что в это «кресло» он попал под давлением той группы, к которой он принадлежал в то время.
Напрасно Станислав Куняев драматизирует реакцию зала на его выступление: «сидящие в полутемном зале впадают в шок от моих слов и мыслей», «вдруг тишина взрывается рокотом возмущения, а через минуту возгласами отчаянного восторга», «волна ненависти, сменяясь в следующее мгновенье теплой волной восхищения», «еврейка зарыдала после моего жестокого и объективного приговора позиции Багрицкого»... Как очевидец, свидетель этого выступления сообщаю: выступление было очень скучным, наукообразным, удручающим по своей наивности и банальности. А шестьсот слушателей нетерпеливы, отсюда выкрики, которые Куняеву действительно могли показаться «рокотом возмущения» и «возгласами отчаянного восторга».
Повторяю, Станислав Куняев сделал свой выбор в пользу русской партии, сознательно сжег корабли, дабы уже не отступать. И это действительно вызвало отклики в печати и по «радиоголосам». Только и всего, только этим и можно объяснить негодование его прежних друзей и единомышленников и задумчивое приятие его в лагерь русской партии.
Вспоминаю, как Станислав Куняев приходил в журнал «Молодая гвардия», мы знакомы были с университетских лет, что-то действительно хвалил, с чем-то спорил, но это были 1968 – 1971 годы, годы яростной борьбы, многие соотечественники искали выбора, и Куняев был среди них. Но книга мемуаров говорит о том, что и он был в стане русских воинов с 1961 года. Это вызывает недоумение у тех, кто не колебался.
Еще более комично звучат сейчас страницы книги Станислава Кунаева о «Метрополе», сборнике литературных сочинений, вышедшем за рубежом и представленном СМИ как выступление организованной оппозиции. Все это было задумано как политическая акция и блестяще разыграно опытными игроками из ЦК и МГК КПСС, предложившими Московской писательской организации обсудить и осудить этот сборник.
Станислав Куняев сам описывает обстоятельства появления этого сборника в России, признает, что мало кто из русских писателей заинтересовался этим сборником, «просто брезговали «заниматься этим грязным делом». Но сборник резко осудили «распорядитель фонда Сороса, нынешний патриарх либерально-еврейской интеллигенции Г. Бакланов», «перестройщица Р. Казакова», «будущий министр культуры ельцинского правительства критик Евгений Сидоров», «ныне покойный и забытый В. Амлинский», «пострадавший во время гонений на «космополитов» A.M. Борщаговский», «ныне живущий в Израиле А. Алексин» – «Все они страстно, убежденно, со знанием дела – что самое пикантное, на мой взгляд! – по существу справедливо критиковали альманах...» (I. С. 287 – 288). И так далее... Признаюсь, эти и другие страницы, связанные с повествованием Куняева о «Метрополе», читать было омерзительно (конечно, можно подобрать более интеллигентное словечко, но это точнее передает мое ощущение от этих страниц).
Станислав Куняев отважно и смело бросился в атаку на метропольцев, обвиняя их в «завуалированных и явных русофобских и сионистских мотивах», написал «Письмо в ЦК КПСС» по поводу альманаха «Метрополь» «и пустил свое сочинение по белому свету», конечно, пустил по белу свету небескорыстно: «Я верил: мои действия подвигнут русскую интеллигенцию на решительные шаги. После выступления в конце 1977-го на дискуссии «Классика и мы», когда меня все-таки не смяли, мне уже было легче рисковать собой» (I. С. 289). Куняев признается, что он не мог говорить прямо, ему пришлось «использовать обкатанные штампы, в которых основным термином было слово «сионизм».
Содержание «Письма», сетует С. Куняев, не привлекло серьезного внимания. «Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в «Огоньке» конца восьмидесятых, как о «политическом доносе», и молчок». А так хотелось скандала... А скандала не было. Да и не могло быть – решительно ничего смелого и рискованного не было в «Письме»: надо ли упрекать Семена Липкина за то, что его стихотворение «В пустыне», «об очередном еврейском исходе», как и его «Союз И», не соответствует «сущности советского патриотизма»; надо ли упрекать Андрея Вознесенского за то, что он в стихотворении «Васильки Шагала» прямо пишет: «Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек». В сущности, Станислав Куняев выступает здесь не против сионизма, а против свободы творчества, против стремления человека, особенно творческого, быть самим собой, искренним, честным. Плохо, конечно, что трусливые издатели издавали Блока и Достоевского с купюрами, но сионизм тут не виноват, сочинения Блока, Чехова, Достоевского, Гейне и других классиков мировой литературы просто необходимо издавать без купюр.
А «Письмо» не привлекло внимания потому, что за год до этого, 14 марта 1978 года, Михаил Шолохов писал Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. Брежневу, в сущности, о том же: «Одним из главных объектов идеологического наступления врагов социализма является в настоящее время русская культура, которая представляет историческую основу, главное богатство социалистической культуры страны. Принижая роль русской культуры в историческом духовном процессе, искажая ее высокие гуманистические принципы, отказывая ей в прогрессивности и исторической самобытности, враги социализма тем самым пытаются опорочить русский народ как главную интернациональную силу советского многонационального государства, показать его духовно немощным, неспособным к интеллектуальному творчеству. Не только пропагандируется идея духовного вырождения нации, но и усиливаются попытки создать для этого благоприятные условия... Особенно яростно, активно ведет атаку на русскую культуру мировой сионизм, как зарубежный, так и внутренний. Широко практикуется протаскивание через кино, телевидение и печать антирусских идей, порочащих нашу историю и культуру, противопоставление русского социалистическому. Симптоматично в этом смысле появление на советском экране фильма А. Митты «Как царь Петр арапа женил», в котором открыто унижается достоинство русской нации, оплевываются прогрессивные начинания Петра I, осмеиваются русская история и наш народ. До сих пор многие темы, посвященные нашему национальному прошлому, остаются запретными. Чрезвычайно трудно, а часто невозможно устроить выставку русского художника патриотического направления, работающего в традициях русской реалистической школы. В то же время одна за одной организуются массовые выставки так называемого «авангарда», который не имеет ничего общего с традициями русской культуры, с ее патриотическим пафосом. Несмотря на правительственные постановления, продолжается уничтожение русских архитектурных памятников. Реставрация памятников русской архитектуры ведется крайне медленно и очень часто с сознательным искажением их изначального облика.
В свете всего сказанного становится очевидной необходимость еще раз поставить вопрос о более активной защите русской национальной культуры от антипатриотических, антисоциалистических сил, правильном освещении ее истории в печати, кино и телевидении, раскрытии ее прогрессивного характера, исторической роли в создании, укреплении и развитии русского государства. Безотлагательным вопросом является создание журнала, посвященного проблемам национальной русской культуры («Русская культура»). Подобные журналы издаются во всех союзных республиках, кроме РСФСР...»
Брежнев поручил Секретариату ЦК КПСС рассмотреть это письмо и подготовить вопрос для обсуждения на Политбюро. Отделы ЦК подготовили справки, в итоге было принято решение: «Разъяснить товарищу М.А. Шолохову действительное положение дел с развитием культуры в стране и в Российской Федерации, необходимость более глубокого и точного подхода к поставленным им вопросам в высших интересах русского и всего советского народа», а в «Записке», подготовленной для обсуждения, был отмечен «бурный рост русской советской культуры», приведены многочисленные цифры и факты этого роста, указано, что письмо Шолохова, продиктованное заботой о русской культуре, «отличается, к сожалению, явной односторонностью и субъективностью оценки ее современного состояния, как и постановки вопроса о борьбе с нашими идеологическими противниками» (см. ЦХСД. Ф. 89. Д. 16. С. 1-18 и др.).