Моя единственная

Майклс Коринн

***

Я провожу рукой по своему черному платью и снова вытираю глаза. Водостойкая тушь для ресниц — это просто ужас. Количество слез, которые я выплакала, могло бы заполнить океан.

— Я никогда больше не увижу своих родителей, — говорит Остин, глядя на гробы, стоящие над ямами.

Переживать это слишком тяжело. Я не могу избавить его от боли. Все, что я могу сделать — это держать его за руку и пытаться помочь ему справиться с этим. Прошлой ночью он заснул в моих объятиях, намочив мою футболку, когда плакал о моем брате. Мне ничего не оставалось делать,

как обнять его и плакать вместе с ним. В какой-то момент пришел Шон, перенес Остина, а меня отнес в нашу кровать. Мы все знали, что сегодня будет тяжело, но это была мука.

Я зачесываю назад темно-каштановые волосы Остина.

— Они любили тебя. Очень сильно.

Он кивает.

— Я просто хочу вернуть их, но они ушли.

— Я знаю, что сейчас это тяжело, но мы никогда не позволим себе забыть, какими замечательными они были. Хорошо? Мы будем помнить, как нам было весело и как нам повезло, что мы любили их и были любимы ими.

Остин фыркнул.

— Я не хочу возвращаться домой, но я волнуюсь за животных.

Шон приседает так, что они оказываются лицом к лицу.

— Не хочешь привести свою лошадь в наш сарай? Она будет с Хэдли, и мы сможем лучше за ней присматривать?

— Да. Мне нужно, чтобы она знала, что не одинока.

В каждом слоге столько боли, что это подчеркивает его основную мысль. Он чувствует себя одиноким.

Я собираюсь что-то сказать, но Шон меня опережает.

— Никто не одинок в этом, приятель. У тебя есть тетя Девни, бабушка и дедушка, Хэдли, я и мои братья. Мы все здесь ради тебя, понимаешь?

Остин смотрит на меня с непролитыми слезами.

— Мы можем пойти домой?

— Да, конечно, можем.

Остин не хотел пользоваться своими костылями, поэтому Шон предложил на день стать его ногами. Клянусь, когда мне кажется, что я не могу любить этого человека еще сильнее, он делает что-то вроде того, что поднимает Остина на руки и несет его.

— Не хочешь зайти к нам сегодня? — спрашивает мама, когда мы садимся в машину.

— Нет, спасибо, бабушка.

— Хорошо, но ты скоро приедешь ко мне?

Ее глаза опухли, а нос покраснел. Это был тяжелый день для нее. Джаспер был ее старшим, а теперь его нет. Я отвечаю за него.

— Мы приедем в дом на Рождество, мама. Как всегда.

Я вижу, как дрожат ее губы, когда она кивает и обнимает моего отца.

— Тогда увидимся, — отвечает он.

Пока мы едем к дому Остина, Шон держит меня за руку, и они с Остином немного говорят о бейсболе. Весь день он находил способ быть моим якорем. Его рука была в моей, его рука обнимала меня, или его ладонь была прижата к моей спине. Я никогда не беспокоилась, потому что он был рядом. Как только мы припарковались, он нежно прижался ко мне и повернулся к Остину.

— Как насчет того, чтобы проверить лошадей и взять еще несколько вещей?

Остин смотрит в окно и вздыхает.

— Хорошо.

— Дев, ты можешь сходить за всем, что нужно Остину еще на несколько дней, пока я отведу его в конюшню?

Я улыбаюсь, благодарная за то, что он не будет ему мешать, и я смогу взять то, что нам

нужно. Мальчики отправляются в сарай, а я вхожу в дом. Забавно, что дом становится домом благодаря людям, которые в нем живут. Место, где мы живем, определяется теми, с кем мы делим это пространство, и сейчас здесь пусто. Джаспер и Хейзел ушли, забрав с собой тепло и любовь, которые жили здесь. Я прохожу по дому, собирая посуду, оставленную на столе, и убирая ее в шкаф. Кое-что осталось без присмотра: почта, которая лежит в подставке, рюкзак Остина, оставшийся с зимних каникул. Я хватаю его, притягиваю к груди и опускаюсь на пол. Так много вещей, о которых я никогда не задумывалась. У него будет школа, а я понятия не имею, когда они возвращаются. Я не знаю, как зовут его учительницу и как с ней связаться. На стене передо мной висит семейная фотография, на которой они втроем. Моя невестка улыбается, и, клянусь, мне кажется, что она видит меня.

— Я так не готова к этому, — говорю я ей. — Я знаю, ты считала, что я подхожу на эту роль, но я отдала его тебе. Я не планировала, что мне когда-нибудь придется это сделать, Хейзел, и ты меня не подготовила. Моя роль была ясна, и… что мне делать? Сказать ли ему, кто я? Ты подготовила его к тому, что, если он когда-нибудь узнает? Этого не должно было случиться. Но это случилось. Остин — единственное, что удерживает меня здесь, и теперь я должна поступить правильно.

Я смотрю в глаза Джаспера, надеясь, что, если он меня слышит, то поверит.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вы оба гордились мной. Я знаю, что вы считали меня сильнее, чем я есть на самом деле, но Остину никогда не придется задаваться вопросом, любят ли его.

Еще через минуту я встаю и иду в его комнату, чтобы взять одежду и вещи, которые понадобятся ему в течение следующей недели. Я не уверена, как долго мы вдвоем пробудем у Шона, но, похоже, он не спешит от нас избавляться.

Я бросаю в машину две сумки, набитые разной одеждой, и отправляюсь в сарай.

— Ты веришь в рай? — спрашивает Остин.

Я останавливаюсь, не пытаясь подслушать, но в то же время не желая прерывать этот момент.

— Верю. Я думаю, моя мама там.

— Думаешь, она знает моих маму и папу?

Моя рука сжимает горло, пока я жду его ответа.

— Знаешь, — с облегчением в голосе говорит Шон, — я думаю, что моя мама пошла и нашла их, поскольку она знала твоего отца. Держу пари, она помогает им справиться с тем, как сильно они по тебе скучают.

Остин на секунду замолчал.

— Потому что она скучает по тебе?

— Я уверен, что скучает. Но я думаю, наши мамы могут присматривать за нами и следить, чтобы у нас все было хорошо. Наверное, бывают моменты, когда они здесь, с нами, даже если мы их не видим.

— Уверен, обе наши мамы сейчас здесь.

— Да? Почему ты так говоришь?

— Потому что они позаботились о том, чтобы у нас была тетя Девни.

Слеза скатывается по моей щеке.

— Она замечательная, и я думаю, ты прав. Они знали, что, когда их не станет, нам понадобится кто-то, кто будет любить нас обоих.