Моя Мия. На осколках первой любви

Коваль Лина

Настоящей, неподдельной.

Моей.

Нашей.

Пришёл… Через окно забрался. Ничего его не остановило. Ни дверь запертая, ни сигнализация, ни Демидов.

Сглатываю истеричный ком в горле. Хочет плакать и одновременно смеяться.

Вот так.

– Дурак, – улыбаюсь, усаживаясь на кровать. – Я даже не знаю, что это такое, – признаюсь тихо.

– Загугли, мой юный торчок! – отвечает Мирон уже сдержаннее.

– Папа забрал телефон. Как-нибудь загуглю.

Украдкой поглядываю

на высокую фигуру.

Мир качает головой, одним движением скидывает мокрую куртку на пол и приглушённо стонет, когда встаёт спиной к зеркалу.

Закинув руку назад, задирает чёрную футболку. А затем спускает широкую резинку от спортивных штанов.

– Боже, – вскрикиваю… от ужаса.

Кожа на левом боку красная, местами с синевой. Стараюсь не рассматривать всё остальное. Вздымающуюся мужскую грудь, твёрдый пресс, тонкую полоску волос, уходящую под резинку и то, что ниже.

Эмоций оттого, что он здесь так много… я всё ещё в шоке.

– Жёстко приземлился в первый раз, – объясняет Мирон, глядя на меня через отражение. – Прямо на чёртову каменную клумбу. Какой идиот поставил её под твоим окном?

– Юра, наверное, – сдаю дедулю с потрохами.

– Ю-ра, – передразнивает меня. – Он всегда меня недолюбливал, – вздыхает тяжело.

– По-моему, ты преувеличиваешь, – мотаю головой.

Как?

Как Громова можно недолюбливать?

Все слова великого русского языка, обращённые к нему, в моей голове исключительно с приставкой «пере». Мне хочется перехватить руками узкую талию, чтобы переобнимать и перецеловать его губы… До одури хочется.

– Тебе надо приложить лёд или что-то холодное? – вздыхая предлагаю.

– Спасибо, – мельком задевает взглядом мои ноги, и я тут же прячу их под одеяло. – Холодного мне только что хватило. Лишь бы рёбра не сломал.

– Ох, – зажимаю рот ладонью от ужаса. – Не пугай меня, пожалуйста.

Мирон игнорирует мою реакцию.

Усаживается верхом на стул и складывает локти на высокую спинку. Внимательно смотрит на меня так, что приходится отвести глаза первой.

– Накосячила? – спрашивает, приподнимая брови.

– Если бы…

– Как эта херня оказалась в твоих анализах?

– Не знаю, – пожимаю плечами и натыкаюсь на строгий взгляд.

Вдруг становится неуютно.

Атмосфера в комнате меняется с дружественно-тревожной до пожароопасной.

– А что ты вообще знаешь? – спрашивает Мирон дерзко.

Прозрачные глаза темнеют от злости настолько, что я судорожно тереблю одеяло пальцами.

– Ты что добить меня пришёл?

– Я похож на человека, который пришёл тебя добить?

– Ну… ты, – мажу взглядом по сдавленным скулам, – похож на очень злого человека…

Мирон закатывает глаза раздражённо.

– Может,

потому что я зол?

– Не знаю, – огрызаюсь и вскакиваю с места.

И этот злой?

Да сколько можно?

Почему они все меня добивают? В чём я перед ними виновата?

Поступила в университет. Старалась, училась, завоёвывала гранты и побеждала в конкурсах. Ну… по дурости с этим Офицеровым пару раз поцеловалась. Это что преступление?..

Больше нет моей вины. И хватит меня терроризировать. Я тоже умею давать отпор.

– Уходи, – шиплю на Громова и направляю указательный палец на окно.

Он склоняет голову и молча на меня глазеет. Словно под микроскопом проводит исследование каждой клеточки.

Тоже жадно смотрю. Крепкие руки, широкие плечи, длинные ноги. Чёрт...

По позвоночнику взрывная волна прокатывается, а внизу живота, как в печке жарко становится.

– Я. Сказала. Пошёл. Вон.

Дрожу как тряпочка на ветру, но повторяю.

Вместо того чтобы встать и отчалить, оставить меня одной со своими переживаниями, Мирон вдруг опускает напряжённые плечи, а его ноздри перестают раздуваться.

– Сядь, – указывает на кровать. – И успокойся уже. Я тебя ни в чём не обвиняю и злюсь не на тебя, а на ситуацию.

– Не обвиняешь? – растерянно спрашиваю. – Не веришь, что это правда?

– Я перехвалил твои мозги, Карамелина. Иногда ты тупишь страшно.

Сначала усаживаюсь на покрывало, секунд десять молча пытаюсь разобрать по буковкам его слова. А потом не выдержав, падаю на пол и поднимаю голову.

– Забери меня отсюда, Мир.

– Что?

– Забери меня отсюда, пожалуйста. Я быть здесь не хочу.

– Это твой дом, – непонимающе проговаривает он, смотря на меня сверху вниз.

Мотаю головой и поднимаю на него затравленный взгляд, облизываю пересохшие губы:

– По-жа-луй-ста.

Складываю ладошки в умоляющий жест. Лишь бы согласился.

– Папа меня завтра собрался на повторные анализы вести, – шепчу быстро. – А я не знаю. Вдруг и вправду снова покажет? Что тогда? Как в глаза всем смотреть? Они мне ни капельки не верят.

Мирон отводит взгляд в сторону. Принимает решение, потирая подбородок.

– Пожалуйста, Мир, – закусываю губу.

Кусаю её до боли, потому что вот он мой последний шанс. А Мирон – единственный человек на свете, который верит мне безоговорочно. Даже зная о доказательствах.

– Собирайся, – решив, кивает в сторону шкафа Громов.

Взвизгиваю и тут же прикрываю рот испуганно, округляю глаза.

– Твой отец уехал в больницу, – сообщает Мирон.

– Входная дверь и калитка на сигнализации, – предупреждаю.

– Знаю.

– Если мы пойдём там, то она сработает.