Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Очень странный был сон. И несказанно красивый.
А утром, очнувшись, госпожа поняла, что лежать ей в осеннее утро не холодно. Согревала бок ей рыжая шубка. И глаза приветствовали ее яркие-яркие, теплые-теплые. И, заплакав, обняла свою подругу.
С той пор лиса уж и не уходила почти. Так, выбегала погулять иногда. И обычно уже за полночь, чтоб госпожа Асанокоо не заметила и не плакала, волнуясь. Чтобы утром просыпаться в ее объятиях или бодро ходить рядом, открывая осторожно носом иль лапой седзи и прокрасться внутрь, взмахивая приветливо пушистым хвостом, будто веером.
Да с
Шевелиться стало дитя под сердцем. Но все реже и реже стал приходить господин.
Раз служанка заплаканная — та самая, кормилица, что свела их, что пропустила его в усадьбу от других тайком — прибежала в слезах и на колени бухнулась пред Асанокоо.
Мол, узнала она, что молодой господин женится в пятый раз. На какой-то дочке какой-то принцессы. В свое поместье ее приведет, ей готовит новый дом, наслышанный о ее великолепии и по слухам уже влюбившийся. И наложниц помимо того у него даже есть уже три. И речи не шло — и слуги не болтали о том — что в скором времени в дом господин приведет кого-то еще.
Весь день прорыдала несчастная. Беспокоилась, а не из-за нее ли?.. Вдруг любимый узнал, что пыталась продать веер, подарок его, за зверя менять? Узнал и разгневался на неверную, продающую его подарок?
Две недели жила ни мертва, ни жива. Все ждала его. Все надеялась, что служанка обманула или перепутала. И робко уже ребенок внутри замирал, напуганный. И металась, скулила, вокруг нее верная лиса.
Ночью, когда воду затянуло первой, хрустящей коркой льда, слуг пробудили, перепугали вопли женские. Незнакомая женщина очень отчаянно кричала. Из покоев молодой госпожи! А пришли, прибежали с фонарями и факелами — никого не нашли уже. И исчезла даже фигура молодой госпожи. Кимоно, укрывалась которыми, разворошенные лежали.
Но они понадеялись, что явился любовник ее за ней. И увез. Чтобы так, романтично похитить — и увезти ее к лучшей жизни. Что они, соскучившееся, отвлекутся от жизни насколько-то, а потом госпожа за верною служанкою слуг чужих пришлет. Или, может, даже господин разрешит забрать всех? И настанет у людей новая глава, новый свиток в жизни, более светлый и более счастливый? А что отчаянно металась по поместью лиса и будто плакала — так и не заметили. И почти не сердились.
На заре заметили уже, что за тонкой коркой льда в пруду яркое-яркое пятно. Оранжевое! И разводы нежно-розового. А, вглядевшись, заметили и нити черных волос.
Новая глава началась в усадьбе. Глава последняя. Разрушения.
Вроде молодой господин с проводами
А эта ветшала. Зарастал сад и тропы сорными травами. Да мелькал иногда меж домов и деревьев пушистый один силуэт. Да на полной луне смельчаки — уж очень строптивые и упрямые дети были у стражей семей из соседних поместий — перелезши через забор, видели в ночь полнолуния у пруда сидящую девушку. Та сидела, колени поджав, и как будто плакала. А в другое полнолуние залезшие — надо же смелость свою испытать мальчишкам — видели сидящую у пруда большую лису. Поймать собирались. Она только глянула на них — когда речь зашла — и тут же скрылась. Будто была только что, но уже совсем нет. Будто растворилась в темноте.
Несколько недель по ночам тощая лиса бродила, исхудалая, по улицам.
А месяца через два воины носились в столице, расследовали: одного из господ с Третьей линии нашли на улице с растерзанной головой: шея распорота несколькими лезвиями и все лицо изуродовано. И не сразу — по нарядам и благовониям лишь — опознали молодого мужа племянницы некой принцессы. Какой — не болтал никто. Кажется, кому-то чем-то за то грозились или даже убили кого. Из болтливых слуг. С господами-то разве что-то сделается? Господа всегда живут сыто и хорошо. Уж всяко получше бедных.
Ну, а воины, собираясь отдельно, все гадали, чем же зарезали того господина? По шее, над горлом отчетливо шло четыре аж полосы, ровных, на расстоянии три одинаковом, четвертая — чуть в стороне.
Через полгода, подростки, двое, усадьбы пустующей перелезши через забор, к пруду пошли. Ну, смелость, которую надобно испытывать, и все такое. Хотя один приятелю признался потом, что ему юный господин обещал золотою монетою одарить, если узнает интересную какую историю.
У пруда, очерчиваемые мягким лунным светом, сидели двое. Лиса, рыжая. Да девушка в простом белом кимоно. Да со спутанными волосами, длинными. И к мальчишкам замершим обернулась уже девушка. Лица у ней не было. Скрывали все пряди длинных, запутанных волос. Да голосом окликнула странным их.
И лисицы как будто и не было.
Из-за девушки в белом вторая вышла, с фонарем и… мечом. Яркое, с дивной вышивкой одеяние, до щиколоток. Волосы, роскошными гребнями подколотые, да с цветами, каких в Нихон никогда не водилось. Лицо ее…
Они не сразу очнулись от взгляда чарующего черных глаз. Лишь когда приблизилась красавица, лишь только занесла над головою лезвие… и от катаны один приятеля своего едва успел оттащить. Хвала, что прежде игрались здесь! Хвала прежним глупым выходкам! Ворота быстро нашли.
Хотя ворота оказались заперты. А к ним медленно, зловеще усмехаясь, шла жуткая красавица. Да девушка со спутанными волосами шла за ней. Точнее, летела над землей! И там, где ноги должны были быть, ничего у ней не было. Юрэй!
— Я подсажу! Сбегай! — велел самый умный опять застывшему в ужасе товарищу.
В бок пребольно толкнул.
И тот, опомнившись, на протянутое ладоней сплетение ступил ногой. Потом, с усилием поднятый — ему на плечо. Перевалил за забор. И был таков.
Напрасно товарищ звал его. Никого больше не было.