Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Последние дни последнего семестра младшей школы взволновали всех. Разве что кроме меня. Мне не терпелось уже, чтобы этот этап моей жизни скорее уже закончился — и начался новый, в котором я и Аюму будем уже учиться в одной школе. Даже при том, что там я буду относиться к ней как к старшей.
Так-то, по возрасту, она и есть старшая. И там же будет моей сэмпай и милая Хикари. Хотя Аюму мне все же нравилась больше. Мы с нею как-то больше сошлись и больше секретничали. А вот добродушная Хикари держалась немного поодаль.
Но, впрочем, если очень честно, меня в основном волновало не окончание шестого
Меня удивляло то чувство, которое поселилось внутри меня. Неистребимое, пронзительное чувство первой любви, которому я раз за разом говорила, что у меня нет никакой надежды, что Синдзиро-сэмпай сам же меня и выгнал, что было бы глупо бегать за ним после того, да и… мне только одиннадцать. Ну, почти двенадцать уже. А ему — уже около двадцати или даже около тридцати. Совсем еще девочка и взрослый уже мужчина. Зачем я ему?.. Это и многое другое раз за разом я говорила себе. Повторяла и повторяла.
Вспомнила и то, что отец мой знал хозяина магазинчика сладостей уже давно — и что-то у них не заладилось, раз они так холодно встретились несколько лет спустя. Говорила себе, что Синдзиро-сан тогда так спокойно противостоял бандитам и даже чем-то серьезно дерзкую девочку-якудзу напугал. Но вспоминала ту страшную ночь и то, как он отважно защищал меня, как боролся с матерыми преступниками и как стоял под двумя дулами пистолетов, заслоняя меня своей спиной. Вспоминала тот холод и то, как он накинул свою куртку мне на плечи, а сам остался только в футболке. Как я сидела на его коленях, согретая теплом его куртки. Вспоминала тот проклятый вечер на втором этаже магазинчика сладостей, когда Синдзиро сам захотел мне помочь с домашним заданием и сам же и пригласил посмотреть на древнюю картину, а потом…
И та картина вспоминалась мне почему-то. Та старая картина, те два мальчика и девочка, игравшие с разрисованными большими ракушками.
Однажды она мне приснилась.
Пообтрепавшаяся бумага, пожелтевшая от времени, наклеенная на темно-зеленую, поблекшую со временем ткань. Мелкие, тщательно прорисованные детали. Старая дворянская усадьба. Цветущий сад. Сливы, начавшие опадать. Вишни, начинавшие цвести. Гроздья глициний, свисающие с чужого дерева.
Я снова стояла в комнате Синдзиро возле токонома и смотрела на старый свиток с картиной. И чем дольше смотрела, тем больше меня тянуло к ней прикоснуться. Медлила, но искушение победило. И, медленно подойдя поближе — но последние шаги стали широкими и быстрыми — наконец-то протянула руку и положила ладонь на ракушки с позолоченными рисунками на внутренних поверхностях. Нежная теплая бумага…
Дул прохладный ветерок. И он окутал меня ароматом цветущих деревьев.
Я растерянно огляделась и обнаружила, что стою посреди сада. Небольшой, но завораживающе красивый. Какой-то непривычной красотой планировки.
И… сад огибало длинное здание, выстроенное в традиционном стиле. Там, за одной из его открытых галерей, виднелись пруд и беседка, красивый мостик с одного берега на другой. И…
Увидела мальчиков, одетых в старинные одеяния дворянских родов.
Бросилась к ним — и запуталась в подоле многослойных длинных одеяний. Длинные пряди волос разметались вокруг. Мальчики обернулись на мой вскрик. Поднялись. Подошли ко мне настолько быстро, насколько позволяли неудобные широкие одежды. Оба протянули мне руки, чтобы помочь подняться. Только один улыбался мне, а второй был пугающе серьезен. И я замерла, не зная, чью помощь принять. Глаза, черные-черные, внимательно смотрели на меня с необычайно миловидного лица. Глаза светло-карие смотрели на меня с лица красивого, но заметно уступающего в красоте рядом с этим спутником. Оттенки их шелковых одежд и вышивка на них были великолепны. И у обоих такие интересные благоухания окутывали одежды и тела…
Я принюхалась с наслаждением. Шумно принюхалась.
— Будто зверек какой-то, — презрительно сморщился мальчик с черными-черными глазами.
— А кто вчера учуял аромат мамы, возвращающейся из монастыря, задолго, как ее повозка с быком приблизилась к усадьбе? — проворчал мальчик со светло-карими глазами.
— С обонянием мне повезло, — ответил первый мальчик невозмутимо, словно речь шла о чем-то обыденном.
— А уж как ты убегал от соседской собаки, прежде чем ее их слуги поймали! — рассмеялся спокойно красивый.
— Я же не виноват, что собакам так не нравятся мои благовония! — возмутился черноглазый.
— Или проклятие на тебе какое? — усмехнулся его товарищ по игре на знание стихов, — Что собаки тебя ненавидят.
А я стояла и смотрела на них во все глаза. Таких красивых. И таких ароматных!
— А ты откуда? — поинтересовался кареглазый уже у меня.
— Там… — указала рукой куда-то за забор усадьбы, видневшийся из-за бока одной из галерей и крыши большого амбара. Сглотнула, — Там была женщина!
— Мало ли в мире женщин? — проворчал черноглазый.
— Нет! — сжала его рукав, — Если бы ты ее увидел! Она была такой красивой! А ее двенадцатислойный наряд… Ах, какие красивые переходы оттенков в слоях ее одежд! Какие длинные-длинные прямые черные волосы были у нее! Я таких красивых женщин никогда не видела! Даже залюбовалась!
— Лучше бы за собой следила, — проворчал черноглазый, развернулся ко мне спиной и пошел обратно к столику-подносу с ракушками, — Какое тебе дело до других женщин? Лучше бы стремилась стать лучшей сама.
— Быть лучшим — это у него любимейшая забава, — засмеялся кареглазый, подходя ко мне еще на шаг и, осторожно подхватив под руки, помог мне подняться, выпутаться из длинных одеяний.
— И верно! — засмеялась и я — и мой звонкий смех полился между благоухания сливовых деревьев, между белых и красных цветов на темных ветвях.
— Пойдем к нам? — предложил поддержавший меня.
— Пойдем, — улыбнулась ему, — Я с тобой пойду. С ним — нет.
— А мне и одному хорошо, — обиженно отозвался мальчик, уже степенно опустившийся возле столика, чтобы меньше примять свои одежды.