Моя пятнадцатая сказка
Шрифт:
Конечно, такая красавица просто не могла быть одна… Ну, не настолько ж мужчины слепы? А впрочем, ему тогда подумалось, что все равно, кто покровитель ее: он бы ни сегуна, ни императора бы не убоялся… Сам настолько ослеп, что не заметил на подоле ее нежно-розового, почти белого, верхнего кимоно почти смывшееся пятно крови… да на рукаве ее правой руки была кровь… Подошел, спросил, как такая красавица оказалась одна, позабытая на улице в эту страшную непогоду. Оказалось, шла она проведать больного отца. Не смотря на непогоду пошла, так как совсем плох старик стал в последние дни…
От такой преданной дочерней любви восхищением зажглись глаза аристократа, проводить обещал. Да вот как-то спутала непогода все, сплела когда-то известные улицы в диковинный лабиринт: шли к умирающему старику, а набрели на ворота усадьбы, принадлежащей Хикару. И подумал аристократ, что старик-то все равно умрет, а ему ночью уж более ничьи объятия так сердца не обожгут. И пока он смотрел на именную табличку у ворот да придумывал предлог, как увлечь девушку внутрь, не заметил, как она задумчиво облизнула губы, смотря на него. И, недолго думая, боясь упустить прелестную незнакомку, предложил ей погреться в его доме да испить горячего чая. И настороженно замер, взволнованно ожидая ответа. И ответила ему красавица, что страшно продрогла, так что чаша с горячим чаем пришлась бы очень кстати. Разумеется, слуги первым делом не на кухню побежали, а в Северные покои. С рыданиями упала госпожа на свое ложе. Но что поделать-то? Ежели до того обезумел муж, что какую-то девку уже в свой дом приволок, то уж рыдать и на колени падать пред ним бессмысленно. А еще сердце страх сковал: не родила она ему пока сына. Стало быть, ценности то у нее почти и никакой. Может, он и слушать ее не захочет.
Отгремели громовые раскаты, стих чудовищный ветер. А ужаснейший ливень, как ни пытался, Киото с лица земли так и не смыл. Всю ночь провалялась, рыдая, госпожа Северных покоев(2). Всю ночь молилась богам в своих покоях несчастная Аюму. Но напрасно. Осталась коварная красотка в их доме. А на вторую ночь трижды испили она и Хикару сакэ из чаш друг друга — и осталась незнакомка в их доме младшей женой. Звали ее Амэноко, Дитя дождя…
Дни в Северных покоях поползли как улитки. От постоянных слез подурнела их госпожа. Заперлась, то рыдала, то богов молила о сыне. Да как тут богам помочь, ежели все ночи проводил обезумевший муж в покоях другой жены? Так бы до старости там просидел, но как-то закапризничала красавица. Захотелось ей новых шелков да гребней в волосы, да и, что уж скромничать, заколок золотых для прически тоже бы хотелось ей. А поскольку семья мужа богата была не сильно — красавицам очень богатых мужей не бывает, лишь слегка богатые — то оставалось лишь отличиться в ученом рвении или в угождении императору и двору. Страсть как не хотелось Хикару разлучаться с молодой женой, да гневить ее не хотелось больше. Никак бросит его? Никак побогаче, покрасивей, да поталантливей найдет? А ему уж и не жить без нее. И отправился он заслуги да дары добывать.
В тот день рискнула Аюму прокрасться в Южные покои, хоть краем глаза на злодейку посмотреть: мать послала. Надо ж о враге побольше узнать. А там и… и придумать чего? И шепнуть дрянь какую-нибудь злым языкам, а те с удовольствием разнесут. Если в лице изъян, то шепнуть про гадкий вкус супруга. А если хороша, то можно якобы случайно увидеть кавалера, выбирающегося из покоев второй жены. Если муж очень расстроится, то так можно и сына родить… Должны ж быть милосердные боги на небесах!
Ни жива, ни мертва от страху и собственной дерзости пробралась Аюму в Южные покои. Подглядела из-за ширм, красивых ширм, каких ни в ее, ни в материнских покоях никогда не бывало, как подкалывает волосы в высокую прическу молодая женщина. Видать, из торговцев или простых горожан… Лицо… краше и вообразить невозможно. Фигура хрупкая, как у самой прекрасной мечты аристократа. А уж как красиво подобраны кимоно, чьи слои выглядывают друг из-под друга в вороте и в широких рукавах! Сидит перед зеркалом, в полутьме, заслонившись от дневного света дверями из рисовой бумаги и дощечек, при свете светильника, и тень ее… тень ее… Побелев от ужаса, смотрела, словно прикованная, Аюму на тень девятихвостой лисы… Ей казалось, что хуже второй жены-красавицы отец ничего и вообразить не может. А наслали боги иль демоны проклятие того хуже: привел отец в дом злодейку-кицунэ! Да еще и с девятью хвостами, знать, уже много людей сгубила, от многих врагов научилась сбегать.
— Что стоишь за ширмой, словно чужая? — спросила вдруг лисица-оборотень, — Заходи.
И вместо тени звериной тень стала как у человека. Убежать захотелось Аюму, далеко-далеко убежать. Да только если убежит, вдруг это чудовище убьет ее мать? Печень выгрызет или заморит злыми чарами, будто та сама занемогла и от болезни скончалась? А если вдруг выпустит, то убежит Аюму с матерью. Хоть в монастырь. Или же, пока слопает чудище дочку, у матери будет хоть чуток времени убежать? И потому, потупившись, подошла девушка к страшной разлучнице.
— Говорил мне любезный супруг, что есть у госпожи из Северных покоев дочь, — мягко, красивым голосом промолвила кицунэ. — Ты ли это? — и лицо ее казалось добрым и участливым.
— Я, — тихо промолвила девушка.
— Ну-ка, сядь подле меня: хочу тебя получше рассмотреть.
Не сразу двинулась с места Аюму — как-то окаменели ноги вдруг.
— А хороша, — сказала задумчиво лисица, — Хороша, да только слишком просто одета.
Поднялась грациозно, к ларцам подплыла… молча сидела Аюму, потупившись. И вдруг легло на колени что-то легкое, нежное… три шелковых кимоно диковинных оттенков.
— А отцом твоим займусь, не волнуйся, — проворковала Амэноко, — Не дело так дочку вниманием обделять. Небось, и женихов толковых еще не нашел?
— Нет, — пролепетала Аюму.
— Ну, я ему устрою, лентяю! Ох, я ему устрою! Так, давай-ка, переоденься, я отвернусь. И прическу мы тебе наколдуем…
И не посмела девушка воспротивиться…
Спустя пару часов или три плыли по улицам Киото две ослепительных красавицы: постарше и совсем еще девочка. Проплыли по всем хорошим лавкам, оставив за собой ароматы изысканнейших духов… Пара юношей и старик один едва шеи себе не свернули, оглядываясь.
— Замечательно идешь, замечательно, — прошептала Амэноко на ухо Аюму, — Быстро учишься, умница. И помни: ничто так не зажигает сердца мужчин, как наша недоступность, что бы они за бред там ни несли про то, что женщины должны быть добрыми и отзывчивыми… Если наши сердца быстро растают, то их — заледенеют вмиг…
Словом, прибрала к своим рукам Аюму госпожа из Южных покоев. Мол, надо дочку любезного супруга к замужеству подготовить, а то, уж прости, мой драгоценный и нежный, прости за злой язык, но что-то мать малышки не сильно старается… А что матери настоящей сделать против красивейшей разлучницы? Вот хотя бы свою девочку в добрые руки пристроить: и занялась госпожа из Северных покоев собиранием сведений про лучших местных женихов. Что ни говори, а хоть какое-то развлечение. Амэноко одобрила и «целиком вверилась опыту и мудрости старшей жены». В головах слуг в который уж раз закипели пылкие расчеты, с кем из двух жен надобно быть вежливее и угодливее. Хикару, перегруженный возросшими потребностями дражайшей своей прелестницы, с удесятеренным рвением погрузился в учено-служебные заботы. Он бы не прочь почаще ночи дома проводить, да, что уж таить, и вечера, и дни, но страшнее надутых губок любимой женщины в мире никогда не было ничего. Но, между нами говоря, вот тут-то и вышел толк из ученого и императорского служащего. Служебное рвение, оно к всякому делу полезно…
Быстро полгода прошло. Аюму научилась дивно наряжаться. И уже было во что. Отец ее успехов в науке достиг, да расположения наследного принца. Придирчивая старшая жена наконец-то отобрала с десяток самых подходящих кавалеров. И наследника престола хотела в список включить, да передала Амэноко через слуг, что красивые мужчины, да еще и принцы, на женщин падки, практичнее жениха попроще выбирать. И жену любить будет крепче, и меньше риск, что соперниц заведет. Любила старшая жена свою дочурку, потому нашептала служанке, что не дело искать самого красивого жениха, надо просто знатного и доброго. Как бы случайно, по пустяку сказала служанке. На том жены и порешили. А, сказать надобно, что коварная лисица была хороша и в игре в го, и в игре на многих музыкальных инструментах. А Аюму, начавшая мечтать о лучшей доле, училась прилежно. Амэноко частенько ей повторяла:
— Я когда-то была на одном собрании. И видела женщину уже почтенных лет, играющую на музыкальном инструменте и поющую. Еще я видела женщину средних лет, некрасивую, но читавшую свои стихи так, что аж дух захватывало. И тогда я поняла, что у женщины в любом возрасте есть возможность быть красивой.
И хотя Аюму прекрасно помнила, кто пробрался в их дом под видом красивой женщины, однако же понимала, что мудрости у лисицы хватает. Или практичности — как хотите назовите, а пользы не убавится. Еще и заметила она: мать ее ничему новому не училась, теряла со временем красоту все больше и больше, а кицунэ частенько новое изобретала, частенько новому училась, совершенствовалась в известных ей искусствах. И задумалась девушка, что полезней: просто быть верной, заботливой и нежной женой или, помимо перечисленного, стремиться постоянно становится краше: по молодости — в нарядах, а далее — в стихах, песнях, музыке, каллиграфии… Да и в го она роскошно играть научилась, временами одерживала верх над «второй матерью». Амэноко посоветовала ученице заниматься с удвоенным рвением: глядишь, и до того похорошеет, что сердце какого-нибудь придирчивого ученого заберет. Насовсем заберет, так как конкуренток будет негусто: придирчивым мужчинам сложно угодить, но уж если сердце отдадут, то до конца жизни можно и не возвращать.