Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Шрифт:
Близкий родственник, родом из того же довоенного Днепропетровска, дядя Саша Уголев, великий физиолог, академик и много что еще, как-то с большим юмором рассказывал историю своего общения с заграничными коллегами. Дело было не при Сталине, а в самую что ни на есть хрущевскую «оттепель» и в последующие времена. Рассказ имел место быть в 1970-м. Десятилетний автор тихо сидел в углу огромной ленинградской квартиры, положенной светилу согласно статусу. Читал выданную ему, чтобы не мешался под ногами у взрослых, «Планету обезьян» Пьера Буля. Грыз ванильные сухарики. И был вполне счастлив. Но краем
Так вот, академик Уголев был величиной мирового класса. Как потом объяснили повзрослевшему автору профессионалы – крупнее Павлова. Только жил в другие времена. Много работал с космосом. Потому что пилотируемая космонавтика – это не только железо сложных и сверхсложных конфигураций. Это еще и люди. Точнее, в первую очередь люди. Которые верхом на этом железе и летают. Физиология тут – первейшее дело.
Был Александр Уголев всемирно известен. Но за границу его из соображений секретности не выпускали. Хотя к материальным благам он был равнодушен и даже тем, что ему было выделено по статусу, не занимался. Этим ведала его жена, тетя Соня, пока он работал, двигая науку. Настолько хорошо двигая, что сама идея о том, что он может где-то остаться и бросить свои исследования, своих аспирантов и свои проекты, для него просто не существовала.
Существовала она для его кураторов с Литейного. И была их страшным сном. Манией. Ужасом души. В связи с чем на все приглашения мэтру посетить те или иные мероприятия за рубежом следовал вежливый отказ. Занят. Не совпадает с графиком. Был бы чрезвычайно рад почтить конференцию, симпозиум и семинар, но не может. Понимает важность доклада или лекции для мировой науки, но сейчас никак. Потом, может быть. Спасибо за внимание. Несколько лет мировая наука это съедала. Потом начала что-то подозревать. Поскольку не один же он такой был в Стране Советов.
Наконец ученый мир озверел. И в Ленинград пришла бумага, где сообщалось, что общим решением тех-то и тех-то, консенсусом, господин Александр Уголев избран президентом Всемирного конгресса физиологов, который состоится в городе Париже, Республика Франция, тогда-то. Дата, подпись. Службы могли многое. Но не все. В частности, не пустить президента конгресса на конгресс, который он должен был вести, они не могли никак. Потому что скандал, который это спровоцировало бы, рубил на корню их карьеры куда вернее, чем все невозвращенцы вместе взятые. Так что великий физиолог Уголев съездил во Францию. Откуда благополучно вернулся и после этого стал «выездным». История подлинная.
Но это крупный ученый. С которым, воленс-ноленс, система вынуждена была считаться, поскольку он этой системе был нужен до зарезу. До какового состояния эта система старалась на всякий случай людей, с ее точки зрения, подозрительных не допускать. Близкий институтский друг автора, бывший запорожский, а ныне израильский металлург, вспоминая, как в 1975-м ему, золотому медалисту, сыну фронтовика и коммуниста, не дали поступить в Ленинградскую военно-медицинскую академию, сегодня сдержанно веселится. Но тогда ему, только что окончившему школу мальчику, верившему в справедливость, было не до смеха.
Другой, известный израильский политик и компьютерщик, рассказывал, как его, первого в выпуске Колмогорского
Как было по этому поводу после беседы сказано в кулуарах израильским гостем – и голос его был добрым и проникновенным: «Собака шелудивая. С фальшивой улыбкой и отдельной строкой в бюджете страны, пробитой ему по дружбе лоббистами из КПРФ». В чем, впрочем, университет был не виноват. И таких случаев было не просто много. Очень много. Именно они были правилом. А все остальное исключением. По большому блату и звонку с самого верха.
Так что не то чтобы проклятый царизм евреев морил и чморил, а советская власть их взяла и возлюбила как родных детей. Как, видимо, искренне полагают на исторической родине еврейского народа старики-киббуцники, которые прожили всю свою жизнь под красным флагом и с портретом хавера Сталина на стенке. Не возлюбила. Помимо белых, зеленых и прочей Антанты евреям от нее, родной, хорошо досталось. И как досталось!
По большей части от самих же евреев, которые ушли в красные. Сначала эксплуататорам трудового народа. Фабрикантам и торговцам. До мелкорозничных включительно. Потом раввинам. И всей прочей синагоге. Как представителям реакционного религиозного мракобесия. Крупным буржуям. Средним буржуям. Мелким буржуям. Местечковой администрации – ее было пруд пруди. Нэпманам. Гнилой интеллигенции. Гимназистам. Буржуазным специалистам (а какие тогда еще могли быть в стране специалисты?!). Просто состоятельным людям. Частникам. Кустарям-надомникам. Евреям-уголовникам – от евреев-чекистов. И так далее, и так далее, и так далее.
А еще, но это потом, когда разобрались с первой волной, конец настал вредителям. Троцкистам. Бухаринцам. Старым большевикам. Уклонистам правого толка. Уклонистам левого толка. Центристам. Сочувствующим. Сомневающимся. Бывшим меньшевикам, кадетам, октябристам, эсерам, левым эсерам, анархистам. Сионистам. Идишистам. Автономистам. Укрывателям. Врагам народа. Шпионам и предателям. Врачам-убийцам. Антипартийной клике и примкнувшим к ней. Просто попавшимся под руку. И всем остальным. Родственникам, соседям, знакомым… Ближним и дальним.
Но при этом как-то все шло постепенно. Не как в Третьем рейхе. По категориям. Ты в нее не входишь – поживешь еще. И первые несколько десятилетий работало. После войны работало хуже. А потом и вовсе перестало. Страх ушел. Не весь. И не у всех. Но стало ясно: не убьют. Другие времена. Топтать, гнать с работы, позорить будут. Высылать за 101-й километр будут. Или в места не столь отдаленные. Но арестов стало меньше. А потом и совсем мало. Разве что в припадке начальственной ярости и рвения подчиненных.