Моя жизнь среди евреев. Записки бывшего подпольщика
Шрифт:
Через три дня после возвращения в Москву из венгерского стройотряда студенты отправилась на практику. Кто в Белую Калитву. Кто в Челябинск или Мариуполь. Автор с группой – в Череповец. Было что сравнить. Тяжелый мордобой на каждом углу. Местные с местными. Местные с приезжими. Иногда насмерть. С применением арматуры, самодельных стальных дубинок и прочих инструментов строительства социализма. Развлечение такое.
Ну, студенты приехали хоть и из Москвы, включая двух немцев и вьетнамца, очевидно посланных именно на эту практику для повышения интернациональной стойкости в условиях развитого социалистического общества, но тертые. Отбились. Общежитие череповецкого завода пасли девушки легкого поведения – «синюшки». Разного возраста, но все одинаково страшные. Напоминавшие бомжих последнего
Небо в городе было низкое, тяжелое. Свинцово-серое с кирпичным оттенком. Меняло цвет в зависимости от того, что происходило на доменном или сталеплавильном производстве. И запах тоже меняло. Особенно крепко пах коксохим. Горячий стаж металлургам потому и давали, что до пенсии в 50 лет они не доживали. Или доживали, но пользовались ей недолго. После этого воздуха охотно верилось в рассказы о немецких машинах-душегубках в Донбассе в стиле черного юмора. «Та закройте ж вы дверь, пан гауптман! Газ выходить! Чи сюда, чи отсюда».
Вот в Череповце такой воздух и был. Его можно было резать ножом. Обувным, чтобы не испачкать столовый инструмент. Выражение «грязный воздух» до этой практики автор воспринимал исключительно как риторическое. Там перестал. Потому что он этот воздух увидел. И пытался им дышать. Не то что со столичными Москвой или Будапештом, даже по сравнению с насквозь металлургическими, загазованными до предела Магнитогорском и Челябинском это было м-да-а. И никакой атомной войны. Сами добились этих выдающихся результатов. Своими собственными руками.
Чего там не было, так это еды. По крайней мере в магазинах. Фиолетовый студень, очевидно, на чернилах. Или на гнилой свекле. Есть который было опасно даже для местных алкоголиков из числа сидевших «на химии» бывших зэков. Они его и не ели. И сплошные блоки мороженых кур, напоминавшие размерами и формой ассирийские барельефы из Пушкинского музея. Из которых торчали во все стороны голенастые ноги.
Заморожены пернатые были насмерть. Похоже, что сцементировали их еще во времена, когда предки местных вовсю охотились на мамонтов. И чтобы разделить покойниц, двое небритых, пьяных до умопомрачения, мрачных, сизого цвета мужиков в таких же сизых халатах брали эти блоки из покойницкой за куриные лапы. И на выдохе – х-ха! – с размаху били о грязный магазинный пол. Блоки кололись. Не по отдельным куриным тушкам, а прихотливо. Концептуально. Потом их можно было везти в Париж и выставлять в Центре Помпиду как искусство индустриальной эры. Продвинутый народ бы валом шел. Куски были неравной формы и веса. Часть с одной ногой. Часть с пятью. И после всего описанного это издевательство над советской пищевой промышленностью и советской торговлей мгновенно раскупала длинная очередь.
Так что кормиться надо было на заводе. Там, в цеховых столовых, была горячая еда. И даже мясо. Если не обращать внимание на сновавших туда-сюда с деловым видом крыс особо крупного размера, можно было сносно заправиться. Что делать на металлургическом заводе пасюкам в количестве, которого хватило бы на средний зерновой элеватор, автор не мог понять никогда. Но на всех заводах в его жизни они были. И процветали. Может, по ночам перекусывали шихтой?
Соответственно, на крыс охотились и ими сытно питались заводские кошки. Которых работяги дополнительно прикармливали. Чтоб место знали и в чужой цех не уходили. А девочки, комплектовщицы и крановщицы, периодически пытались воспитывать в бирочных и раздевалках отловленных котят. Котята были дикие, как уссурийские тигры. Кусались. Царапались. В ночную смену орали как оглашенные. И вырастали в совершенно диких кошек и котов. После чего цикл повторялся.
Впечатление осталось на всю жизнь. Что называется, на контрасте. Три города на Плющихе. Москва. Будапешт. Череповец. В чью пользу – можно не говорить. После этого автор понял, что за границу нашего человека действительно пускать не стоит. Что и было задачей контролирующих органов, включая комиссию Октябрьского райкома из ветхих старцев, которые интересовались
Но поскольку автор твердо знал, что этот стройотряд не только первая, но и последняя в его жизни поездка за границу, особенно он не расстраивался. Попал? Попал. Увидел, как нормальные люди живут? Увидел. По приезде вспомнил, как живут у нас? И не в Москве, а как вся остальная страна живет? Вспомнил. Чтобы ностальгия по Рыбацкому бастиону, собору Святого Матяша и Крепостному дворцу быстрей прошла. Вместе с воспоминаниями о памятнике Тысячелетия Венгрии, парламенте и Цепном мосте. Ну, она и прошла.
После Череповца Москва была за счастье. Большое и незаслуженное. И ведь, что интересно, ровно через двадцать лет автор в Венгрию и даже в Будапешт приехал. По приглашению интереснейшего человека по фамилии Вышинский. Не того, который был сталинский обер-прокурор, но его близкого родственника. Кажется, племянника. И жил на своей любимой улице Непкестаршашаг. Которая после развала соцсодружества и вывода из Венгрии советских войск стала называться как-то иначе. Но все равно непроизносимо.
И ходил автор туда-сюда по Цепному мосту, где его дважды за один вечер пытались ограбить венгры из Трансильвании. И по потрясшей его когда-то Ваци, улице короткой и яркой, как все торговые улицы старой Австро-Венгрии. Где приставали уже молодые люди с фотоальбомами девиц. Торговавшие, скорее всего, не только этими девицами, но и наркотиками. Город как город. Магазины как магазины. Ну, европейский город. Красивый. Хотя и запущенный. Что значит: молодость! И первый раз в Европе. И контраст. Дикий контраст между нормальным и привычным.
Г-ди, какими были деревенскими лапотниками в том, конца 70-х, Будапеште студенты из Москвы! Не знавшие элементарного. Не понимавшие обычного. Зато с тяжеленным рулоном агитационно-пропагандистских материалов, которые нужно было распространить. И их пришлось клеить в общежитии, потому что больше было негде. Не на дворцовых же стенах их, в самом деле, было крепить! «Нет нейтронной бомбе» и прочая чушь. Цветная, рулоном, на разных языках.
Плюс в багаже несколько ящиков корейки и копченой колбасы – экономить на еде. В августе! В Венгрии! В городе!!! В каменном общежитии, где не было холодильника… Ну, опыт был. Смазали подсолнечным маслом, чтобы не плесневела. С холодным молоком из бистро, в полиэтиленовых пакетах – прямоугольными белыми медузами, и мягким местным хлебом невиданных в Москве сортов. По утрам исключительно шло. Особенно корейка. Которая слегка плавилась и текла, но так и не протухла.
И в том же багаже, благо ехали поездом, несколько ящиков водки. От большого ума. На подарки и от простуды – если у кого чего. Что оказалось особенно забавно. Поскольку водка в Венгрии, как выяснилось в первый же вечер, продавалась на каждом углу. Сортов было – глаза разбегались. Включая дефицитные. «Лимонную», «Сибирскую» и «Старку» в Москве было не достать. В Будапеште стояли в продмагах корзины в человеческий рост, полные ими до краев.
Так что пришлось пить самим. Давиться, но пить. Не везти же назад? Пару вечеров – так. Потом в виде глинтвейна или грога. С горячим чаем, сахаром и лимоном. В чайниках. Что очень порадовало соседей из польского стройотряда. Которые на вечере интернациональной дружбы сначала затосковали, решив, что русские со своим чаем над ними изощренно издеваются. Пока кто-то из них этот «чай» не глотнул…
При чем здесь евреи? Ни при чем. Если не считать того, что именно в Будапеште автор первый раз в жизни был в еврейском музее. В громадную, мавританского стиля синагогу на улице Дохань пошли все. Хотя евреем в стройотряде был только тот, кто пишет эти строки. И еще одна девушка была «половинкой» – по маме. Разумеется, была она голубоглазой крупной блондинкой. Самой русской внешности во всей этой гоп-компании. И еще была пара «сочувствующих».
Среди которых самым что ни на есть евреистым выглядел лучший друг автора: чистейший украинец из славного городка Котовска, расположенного под Одессой. Разговаривающий с неистребимым одесским акцентом. Смуглый. Темноволосый. То есть, по представлению военной кафедры МИСиС, – типичный, хотя и нагло маскирующийся еврей.