Моя жизнь
Шрифт:
всякую застенчивость. Вовсе не обязательно было произносить речь на
безукоризненном, отшлифованном урду, на котором говорили мусульмане Дели. Я
мог говорить даже на ломаном хинди, чтобы выразить свои взгляды. И мне это
удалось. Конференция наглядно показала мне, что только хинди-урду может
стать lingua franca (*) для всей Индии. Говори я в тот раз на английском
языке, мне не удалось бы произвести такого впечатления на аудиторию, а
маулане Хасрату не
бросил вызов, я не смог бы столь действенно отразить его.
(* Общий язык (латин.). *)
Я не мог подобрать подходящих слов на языке хинди или урду для выражения
своей новой мысли, и это несколько сбивало меня. Я выразил ее, наконец, словом "несотрудничество", впервые употребленным мною на этом собрании. Пока
говорил маулана Хасрат, я подумал, что напрасно он говорит об активном
сопротивлении правительству, с которым он во многом сотрудничает, если
применение оружия невозможно или нежелательно. Поэтому мне казалось, что
единственным действенным сопротивлением правительству будет отказ от
сотрудничества с ним. Таким образом, я пришел к слову "несотрудничество". Я
тогда еще не имел ясного представления о всей сложности несотрудничества, поэтому в подробности не вдавался, а просто сказал:
– Мусульмане приняли очень важную резолюцию. Они откажутся от всякого
сотрудничества с правительством, если условия мира, не дай бог, окажутся для
них неблагоприятными.
– Народ имеет неотъемлемое право отказаться от
сотрудничества. Мы не обязаны сохранять полученные от правительства титулы и
почести и оставаться на государственной службе. Если правительство предаст
нас в таком великом деле, как халифат, нам не останется ничего другого, кроме несотрудничества. Следовательно, мы имеем право на несотрудничество в
случае предательства со стороны правительства.
Но прошло еще много месяцев, прежде чем слово "несотрудничество" получило
широкое распространение. А пока оно затерялось в протоколах конференции.
Месяц спустя, на сессии Конгресса в Амритсаре я еще поддерживал резолюцию о
сотрудничестве с правительством: тогда я еще надеялся, что никакого
предательства с его стороны не будет.
XXXVII. СЕССИЯ КОНГРЕССА В АМРИТСАРЕ
Пенджабское правительство не могло долго держать в заключении сотни
пенджабцев, которых в период военного положения по приговору трибуналов, являвшихся судами только по названию, бросили в тюрьму на основании
совершенно недостаточных улик. Взрыв всеобщего возмущения против этой
вопиющей несправедливости был столь велик, что дальнейшее пребывание в
тюрьме арестованных
свободу еще до открытия сессии Конгресса. Лала Харкишанлал и другие лидеры
были освобождены во время сессии. Братья Али явились на заседание прямо из
тюрьмы. Радость народа была безграничной. Председателем Конгресса был пандит
Мотилал Неру, который пожертвовал своей богатой практикой и поселился в
Пенджабе, посвятив себя служению обществу. Свами Шраддхананджи был
председателем протокольной комиссии.
До этого мое участие в ежегодных заседаниях Конгресса ограничивалось
пропагандой языка хинди, вследствие чего я произносил речь на этом языке, в
которой знакомил с положением индийцев в других странах. В этом году я не
рассчитывал, что мне придется заняться чем-нибудь еще. Но, как это бывало не
раз и раньше, на меня неожиданно свалилась ответственная работа.
Как раз в этот момент в печати было опубликовано заявление короля о новых
реформах. Даже мне оно показалось не вполне удовлетворительным; большинство
же было совершенно не удовлетворено. Но тогда мне казалось, что реформы эти, хотя и недостаточны, но приемлемы. По содержанию и стилю королевского
заявления я догадался, что автор его лорд Синха, и усмотрел в этом луч
надежды. Однако более опытные политики вроде ныне покойного Локаманьи и
Дешбандху Читта Ранджан Даса с сомнением качали головой. Пандит Малавияджи
занимал нейтральную позицию.
В этот свой приезд я жил в комнате пандита Малавияджи. Еще прежде, когда я
приезжал для участия в церемонии, посвященной основанию индусского
университета, я обратил внимание на простоту его жизни. Но теперь, живя с
ним в одной комнате, я имел возможность наблюдать его повседневную жизнь во
всех подробностях, и то, что я увидел, приятно поразило меня. Комната его
напоминала постоялый двор для бедняков. Едва ли можно было пройти из одного
угла комнаты в другой, так как она была битком набита посетителями. В часы
досуга она бывала открыта для всех случайных посетителей, которым
разрешалось отнимать у него сколько угодно времени. В одном углу этой лачуги
торжественно стоял во всем своем величии мой чарпаи.
Но не буду здесь подробно описывать образ жизни Малавияджи, вернусь к
своему рассказу.
Я получил возможность ежедневно беседовать с Малавияджи, который любовно, точно старший брат, разъяснял мне взгляды различных партий. Я понял, что мое
участие в прениях о реформах, провозглашенных королем, неизбежно. Поскольку