Может быть, найдется там десять?
Шрифт:
– Ты это… То есть вы. В другой раз как-нибудь, да? Сейчас никак не могу. Извините. – Она почувствовала, что этого недостаточно, что хороший гость не понял, да и не мог понять и обиделся, потому что простая логика подсказывала: раз она здесь – значит, за клиентами пришла, зачем же еще? Он, опуская медленно руки, попытался еще разобраться:
– Да ты что, меня не вспомнила? Я…
– Помню, помню, – она даже попыталась улыбнуться. – Просто сейчас все занято, и надолго, жаль, но так получилось.
– Зачем же ты здесь оказалась?
– Случайно мимо проходила. Нет, здесь никого не ищу, не жду. Не здесь.
«Не знаю где…»
То есть и вовсе уже какую-то нелепицу понесла. Потому что секундой раньше заметила: человек невдалеке, в трех шагах, как-то уж очень уверенно стоит, так стоит, словно работу выполняет; значит, так оно и было. И тут же она его и опознала: один из тех, кто вчера налетел на нее в числе множества других. Из чьей-то службы, она только не знала – какой власти, да это и не имело значения: он здесь, он на посту, значит – тоже ищет, ждет, и вероятнее всего – тех же людей, что и она, того же человека. И Вирга зачастила, чтобы поскорее закончить разговор:
– Так что уж извините, на этот раз не сошлось. Но я вас направлю, если хотите, тоже в хорошее место, с полным пансионом…
Но он на этот раз окончательно понял, что ему отказано, и сделал шаг назад, проворчав:
– Не надо, сам разберусь…
Клиент, можно считать, был потерян навсегда, люди не любят, когда их деньгам не оказывается должного уважения, а тут так и получилось. В другой раз это бы Виргу огорчило; да в другой раз она себе такого и не позволила бы, будь даже все места заняты – отдала бы свою комнату. Но это был не другой раз, а вот этот самый – непонятный, но чем-то захвативший и крепко державший.
Вирга хотела еще что-то сказать, чтобы у знакомца не осталось неприятного осадка на душе, но слова не находились, и она только махнула рукой и торопливо пошла, почти побежала прочь от клиента, от вокзала, от топтуна, очень внимательно прислушивавшегося к их разговору, скорее всего, просто по профессиональной привычке, но даже и такое внимание было ей очень неприятно. Когда завернула за угол, остановилась на миг в тени громадного рекламного щита, потому что вдруг сильно закружилась голова, она испугалась, что вот сейчас не устоит на ногах, упадет и тем самым привлечет к себе именно то внимание, которого сейчас всячески стремилась избежать. Отчего вдруг головокружение? Не от страха, нет, и не от волнения вообще, в этом она была совершенно уверена. Да какая разница? Вернее всего, просто от голода и усталости, она ведь сегодня как-то забыла поесть, встав, выпила только чашку кофе – чего же удивительного? Она огляделась в поисках какого-нибудь прилавка или возочка, с каких торгуют снедью в оживленных местах; как назло, именно сейчас ничего не оказалось вблизи. Зато ее взгляд зацепился за скамейку под навесом – на остановке. Лучше, чем ничего, можно хоть посидеть, пока голова не начнет вести себя нормально.
Вирга медленно приблизилась к скамейке, на которой, кстати сказать, ни местечка свободного не было. Но, наверное, по ее виду можно было понять, что женщине не по себе. Какой-то мужчина, не самого молодого возраста, встал, уступая место, Вирга благодарно кивнула, попыталась даже улыбнуться, но, кажется, не получилось. Села, откинулась на спинку, закрыла глаза.
Что-то происходило в ней, что можно было бы назвать приступом или припадком – только неизвестно чего; до сих пор она подобного не переживала и потому не могла определить, что за хворь на нее напала. Она постаралась успокоить дыхание, стараясь дышать поверхностно – помнила, что глубокое дыхание скорее усилит головокружение, чем прекратит его. Но организм, обычно повиновавшийся ее воле исправно, на этот раз совершенно вышел из-под контроля, распоясался, что называется; дыхание, не подчиняясь ее усилиям, то почти прерывалось, и мелькала мысль, что вот сейчас она потеряет сознание, то, напротив, становилось глубоким, частым, бурным, как если бы она пробежала по лестнице с тяжелым рюкзаком за плечами. В ушах то возникал звон, так что Вирга невольно косилась по сторонам: неужели сидящие рядом не слышат? – то спадал, звуки исчезали вообще, хотя уличный шум, привычный и сильный, продолжался, но она его на какие-то мгновения переставала воспринимать; желудок мутило, вдруг оказалось также, что у нее есть и печень, и почки, хотя до сих пор она знала, конечно, что они есть, должны быть, но как-то их не чувствовала, не ощущала и была этим совершенно довольна. Что такое: отравили ее, что ли? Или кто-то наслал порчу – не зря ведь люди судачили о том, что какие-то из властных служб не брезгуют и такими способами и держат на жалованье специалистов по этого рода делам. Или, может быть, это уже конец всего – в этой жизни, во всяком случае? Вирга никак не чувствовала себя готовой к такому исходу, по ее представлениям, конец должен был приближаться медленно, заранее подавая недвусмысленные сигналы, чтобы человек готовился к смерти и успел бы разумно распорядиться своими деньгами, которые, как известно, с собой не возьмешь. Странно, но сама мысль о деньгах сейчас вдруг показалась ей какой-то незначительной, совершенно посторонней, такой несерьезной, что не стоило уделять ей ни малейшего внимания. Что, так и должно быть, когда жизнь заканчивается? Но ведь не было никаких сигналов, ничего подобного! А тут еще и другая мысль появилась, для Вирги вовсе неожиданная: не надо бояться, ничто не кончается с этой жизнью, только начинается по-настоящему! Что же такое на нее накатило?..
Мало того: почудилось вдруг, что она не одна сидит тут, а рядом с ней – какая-то другая женщина, совершенно незнакомая и в то же время почему-то близкая, ну совершенно своя. Красивая, уверенная в себе и улыбающаяся очень по-дружески, словно лучшей подруге. И она говорит… Что она сказала?
– Ты выходишь на правильный путь. И если на нем удержишься, я отдам его тебе. Навсегда. Хотя он этого еще не знает.
– Кого – его? – невольно спросила Вирга, хотя уже поняла, кажется. – И скажи…
Но на этом все вдруг кончилось. Прекратилось. Исчезло головокружение. Пропала муть. Растворился, превратился в ничто подступивший было к самому горлу страх. И даже ощущения голода и усталости, совершенно понятные и никак не болезненные, перестали напоминать о себе. И женщина куда-то пропала. Но, хотя она ушла, Вирга почувствовала себя даже не просто совершенно здоровой, но полной энергии, готовой вот сейчас, сию минуту вскочить и идти, бежать, лететь туда, куда нужно.
А главное – стало ясно, куда же именно надо спешить. И возникла досада на самое себя, на свою глупость-тупость: как же можно было сразу не понять, куда надо направиться? Потерять без толку столько времени – чуть ли не весь день! «Идиотка» – было самым ласковым, прямо-таки нежным словом из того набора выражений, каким она мысленно охарактеризовала себя. И по заслугам.
Слышала же вчера собственными ушами, кажется, даже сама участвовала в обсуждении того, куда новым знакомцам деваться: в обитель они ушли, и Гер сам их отвел, проводил до места, – значит, только там и можно их найти. А никак не на городских улицах. Они же не такие дураки, чтобы совать головы в пасть тому чудовищу, какое собирается их проглотить. Неважно почему, но собирается. Значит, они будут сидеть в стенах – ну, во всяком случае, еще долго. Следовательно, там ей и нужно быть. Зачем? Ее ведь туда заведомо не впустят, женщинам туда вроде бы вход закрыт наглухо, да и если бы даже ей удалось туда пробраться, то зачем? Непонятно, все непонятно. И все же – крепнет ощущение, что именно там сейчас ее место.
Так она думала, уже встав со скамейки и нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу в ожидании нужного скользуна: пешком туда добираться значило потерять часы, а она ощущала, что время сейчас почему-то получило какое-то новое и, может быть, решающее значение.
Скользун наконец возник, вывернулся из-за угла, и Вирга бросилась к нему так стремительно, что кто-то лишь покачал головой, поспешно уступая дорогу. Приличная с виду женщина, а прет, как… как не знаю что. Нет, воистину вовсе никакого порядка не осталось в мире, ну совершенно никакого, прямо конец света!
(Эти слова обычно не вызывают в сознании каких-то конкретных образов. А зря.)
4
Каким образом тем шестерым, что совсем недавно высадились в мире Альмезот, удалось добраться до окрестностей обители за очень короткое, прямо-таки неправдоподобно малое время, наверное, так и останется их секретом. Остается лишь признать факт: еще совсем недавно они были на ВВ-станции – и вот уже в полном составе рассаживаются за столиком в придорожной беседке близ обители – то есть именно там, где всякому желающему оказаться внутри надежных стен и следует ожидать встречи, краткого собеседования и наконец приглашения, которое, впрочем, следует далеко не всегда. Правда, шестеро вновь прибывших обосновались в беседке далеко не сразу; сперва они попробовали было, не останавливаясь, проследовать прямо к воротам и, вероятно, даже беспрепятственно пройти через них. Однако замысел этот не осуществился. В ответ на их попытку взять крепость приступом окрестность вдруг огласилась пронзительным воем какой-то сверхсирены, так что каждый имевший неосторожность ступить на территорию запретной зоны ощутил внезапно острую зубную боль (включая и тех, у кого естественные зубы с малолетства были заменены на протезы, существовала на Альмезоте одно время такая мода); но звук этот почти сразу начал понижаться, и уже казалось, что неудобства закончились, как он, этот звук, опустился ниже порога слышимости, то есть ушел в инфразвук – и нарушители порядка ощутили в результате полную неспособность не то что продолжать атаку, но и вообще двигаться и даже сколько-нибудь ясно оценивать обстановку. Единственным, что они еще смогли предпринять, было – кое-как отступить на те самые два шага, на которые они успели углубиться в защитное кольцо обители, а оказавшись на разрешенной территории, прийти в себя и только после этого расположиться в беседке. Возможно, им даже не было известно, что именно она и служила местом встречи. Просто только здесь можно было с какими-то удобствами ожидать развития событий. Которые не замедлили последовать.