Мрак покрывает землю
Шрифт:
— Конечно, первых, как я догадываюсь, по-твоему, отличают всевозможные добродетели, в том числе необычайная храбрость.
— Ты угадал. В наше время, чтобы иметь собственное суждение, надо обладать храбростью.
— Как видно, нынешние порядки тебе не слишком по вкусу?
— Напротив, я отдаю должное их беспримерной справедливости.
— В самом деле?
— До сих пор, как известно, между людьми не было равенства. Одним судьба благоприятствовала больше, другим — меньше. А сейчас страдание уравняло всех.
Дон Лоренсо нахмурился.
— Ты рассуждаешь, как еретик.
— Я говорю то, что думаю.
— Тем хуже для тебя, если ты так
— А не кажется ли тебе, сеньор, что посреди всеобщих бедствий меньше страдает тот, кто умеет их предвидеть?
— Не знаю. Я привык считать, что побеждает тот, кто вообще даже не помышляет о неудаче.
— Я не сомневался, что ты именно так думаешь. Но ведь дороже надежды нет ничего.
Дон Лоренсо наполнил вином кубок и, поднеся его ко рту, твердо сказал:
— Надежда не знает поражений.
— Тем хуже, — сказал дон Мигель.
— Для надежды?
— Нет, для тех, кто ею обольщается.
Дон Лоренсо сделал нетерпеливое движение.
— Трудно поверить, что, будучи таким молодым, ты самому себе обязан столь глубоким знанием жизни. Признайся, дон Мигель, у тебя были, наверно, незаурядные наставники?
— Незаурядные? Нет, пожалуй, это были люди заурядные, но они достойны того, чтобы о них упомянуть. Может, тебя, сеньор, это удивит, но до некоторой степени я тебе обязан тем, что случай свел меня с одним из них.
Дон Лоренсо повернул к нему налившееся кровью лицо.
— Поостерегись, дон Мигель. Я могу пренебречь тем, что я твой гость, если ты не перестанешь говорить загадками.
— Я не хотел тебя обидеть, дон Лоренсо, — спокойно ответил де Лара. — Ты спрашивал меня о моих наставниках, так вот об одном из них я хочу тебе рассказать.
— Но ведь не я же им был?
— Конечно, не ты, сеньор.
— Какое же это имеет ко мне отношение?
— Скорее ко мне, чем к тебе. Послушай. Несколько лет назад в такую же дождливую погоду, как сейчас, мои люди обнаружили пониже перевала Санта Анна едва живого, оборванного человека. Они привели его в замок. Он проболел много недель, но спасти его так и не удалось. И через несколько месяцев он умер.
Наступило молчание.
— Кто же был этот человек? — спросил дон Лоренсо.
— Его имя вам несомненно хорошо известно. Это был дон Родриго де Кастро.
На лице дона Лоренсо не дрогнул ни один мускул. Он медленно осушил свой кубок.
— Забавные вещи рассказываешь ты, дон Мигель, — небрежным тоном сказал он. — Вот уж никогда не думал, что он осмелится вернуться. Что же он тебе говорил? Небось выставлял себя жертвой чудовищной несправедливости?
— Напротив, — отвечал дон Мигель, — по его мнению, священный трибунал не может ошибаться. И хотя обстоятельства вынудили его оставаться в моем доме, он не скрывал того, что ему неприятно пользоваться гостеприимством человека, чей образ мыслей он не разделяет. Думаю, в глубине души он меня презирал.
— Значит, он так и не расстался со своей сатанинской гордыней?
— Прежде всего, мне кажется, с верой.
— С верой? Во что?
— Вы меня спрашиваете об этом?
Дон Лоренсо пожал плечами.
— До сих пор я считал его негодяем, но, если верить твоим словам, он просто-напросто безмозглый дурак. На что он рассчитывал, желая вернуться? Неужели он был так наивен, что надеялся на прощение?
— Нет. Его заветным желанием было служить. Он думал, что скоро поправится и под вымышленным именем наймется матросом на корабль Колумба. Для этого он и бежал из ссылки. Вот и все.
Дон Лоренсо попытался встать, но
— Чему же тебя научил господин де Кастро?
— Тебя удивило, когда я сказал, что дороже надежды ничего нет. Так вот, никто не мог бы убедительней доказать мне это, чем сеньор де Кастро. Теперь тебе понятно, почему я говорил, что ты косвенным образом повлиял на мое воспитание?
Дон Лоренсо нетвердым движением протянул руку за вином.
— Немногому же ты научился, дон Мигель. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты считаешь, я погубил этого человека, чтобы занять его место. Можешь не возражать. Меня не интересует ни твое, ни вообще чье бы то ни было мнение. Люди глупы. И никак не хотят понять, что в этой жизни все очень просто. Если бы я не воспользовался удобным случаем и не послал де Кастро ко всем чертям, он не преминул бы сделать то же самое со мной. Ему для этого даже не понадобилось бы предлога, он бы его просто придумал. Но разве ты, сеньор де Лара, можешь понять это? Чтобы понять, надо испытать это самому. Надо погрязнуть в этом болоте, понимаешь? Сделаешь из самых лучших побуждений один неверный шаг — и пропал. Как ни рвись, ни мечись, провалишься только еще глубже. Право, дон Мигель, ты смешон со своим жизненным опытом. Клок трухлявой соломы стоит и то больше. Пойдем со мной на рыночную площадь, и ты сам убедишься в этом. Преподобный падре Дьего и сотни ему подобных за одну ночь обратят в персть твои прекраснодушные фразы. Ты вот распространялся о храбрости. Все это чушь! Что такое храбрость? Ее вообще нет. Есть только страх. Поначалу человек пытается сопротивляться ему. Он лжет или молчит. Но ложь и молчание лишь уснащают почву для страха. И постепенно человек со всеми своими мыслями и чувствами становится его добычей. Во всем изверившись, ты убеждаешься в конце концов, что только страх никогда тебя не оставит. Один он тебе верен. На него можно положиться: он не покинет, не предаст. Приняв это как должное, можешь жить спокойно и споспешествовать пришествию Царства Божия. Вот она правда, если хочешь знать. А ты, сеньор Мигель, что сделал, чтобы ускорить пришествие Царства Божия? Ничего. Тогда что же можешь знать? Ровным счетом ничего.
Дон Мигель со скрещенными на груди руками неподвижно стоял у камина.
— Судя по твоим словам, — с минуту помолчав, сказал он, — жизнь у тебя нелегкая. За откровенность отплачу тебе тем же. Так вот, признаться, я не сочувствую тебе.
Дон Лоренсо с презрением посмотрел на него.
— Несмотря ни на что, я не предполагал, дон Мигель, что ты так наивен. Неужели ты думаешь: я нуждаюсь в твоем сочувствии? К чему оно мне? Из нас двоих ты на что-то еще надеешься. Тешишь себя иллюзией, что сумеешь преодолеть страх, когда этого потребуют обстоятельства. Со своей воображаемой храбростью ты больше должен дорожить жизнью, чем я.
На лице дона Мигеля выступил легкий румянец.
— Это что, предостережение? Если таков смысл ваших слов, вы напрасно себя утруждали. Я знаю, что меня ждет.
Дон Лоренсо внезапно почувствовал нечеловеческую усталость.
— Ничего ты не знаешь, — тихо сказал он и хотел еще раз повторить это, как вдруг дверь с силой распахнулась, и на пороге показался падре Дьего в накинутом на плечи дорожном плаще.
— Дон Лоренсо! — воскликнул он. — Я пришел возвестить тебе великую радость. Досточтимый отец пришел в сознание и распорядился немедля трогаться в путь. Едем!