Мсье Лекок
Шрифт:
Старый полицейский стоял перед прилавком книготорговца и делал вид, будто внимательно рассматривает иллюстрированный журнал. Молодой полицейский направился к своему коллеге развязной походкой парижского шалопая, в костюм которого был одет.
– Ну?.. – спросил Лекок. – Где Май?
– Там, – ответил папаша Абсент, показывая взглядом на колоннаду унылого здания.
Действительно, подозреваемый сидел на ступеньке каменной лестницы. Упершись локтями в колени, он закрывал руками лицо, словно хотел спрятать от прохожих свое отчаяние. Вне всякого сомнения, сейчас он думал, что погиб. Один, без единого су, посреди Парижа… Что с ним будет?
Он, безусловно, знал, что за ним следят, наблюдают, идут по пятам, и отчетливо понимал, что при первой же попытке встретиться с сообщником, при первой же возможности дать о себе знать он выдаст свою тайну. Эту самую тайну, которую он ценил дороже жизни и которую до сих пор хранил, идя на многочисленные жертвы, благодаря своей удивительной энергии и хладнокровию.
Лекок долго молча смотрел на этого несчастного человека, которого, тем не менее, уважал и которым восхищался. Потом он повернулся к своему старому коллеге:
– А что делал подозреваемый, – спросил он, – по дороге?
– Он заходил к пяти торговцам подержанной одеждой, но безрезультатно. Отчаявшись, он обратился к старьевщику, который проходил мимо с тюком старого барахла на плече, но они не договорились.
Лекок покачал головой.
– Мораль всего этого, папаша Абсент, такова, – сказал он. – Между теорией и практикой лежит огромная пропасть. Вот подозреваемый, которого опытные люди приняли за отпетого негодяя, жалкого циркача – так умело он говорил о горестях и превратностях своего существования… Теперь он сбежал из тюрьмы, оказался на свободе… И этот так называемый бродячий циркач не знает, как превратить свою одежду в деньги. Артист, создававший иллюзии на сцене, исчез. Остался человек… человек, который всегда был богатым, который ни к чему не приспособлен в этой жизни!..
Лекок замолчал: Май встал. Молодой полицейский находился шагах в десяти от Мая и отчетливо его видел. Несчастный был мертвенно-бледным. Весь его облик свидетельствовал о подавленности. В глазах читалась нерешительность. Возможно, он спрашивал себя, не разумнее ли добровольно сдаться тюремщикам, поскольку средств, на которые он рассчитывал, совершая побег, не было.
Но вскоре Май стряхнул с себя оцепенение, временно охватившее его. Его глаза заблестели. Сделав жест, в котором чувствовались угрозы и вызов, он спустился по лестнице «Одеона», пересек площадь и пошел по улице Ансьен-Комеди. Теперь он шагал уверенно, как человек, у которого есть цель.
– И кто знает, куда это он направился?.. – шептал папаша Абсент, стараясь идти в ногу с Лекоком.
– Я!.. – ответил молодой полицейский. – И доказательством служит тот факт, что я сейчас вас покину и побегу, чтобы сыграть с ним злую шутку. Конечно, я могу ошибаться. Но поскольку надо все предусмотреть, вы будете рисовать для меня стрелы. Если наш человек не появится в гостинице «Мариенбург», как я предполагаю, я вернусь сюда, а потом пойду по вашим знакам.
Мимо медленно ехал пустой фиакр. Лекок сел в него и велел кучеру отвезти его на Северный вокзал самой короткой дорогой и быстро.
Лекоку едва хватило времени, чтобы подготовить свою мизансцену. По пути он заплатил кучеру и нашел в бумажнике, среди документов, которые дал ему господин Семюлле, необходимую ему бумагу.
Фиакр еще не остановился перед железнодорожным вокзалом, как Лекок уже спрыгнул на землю и пулей помчался в гостиницу.
Как и в первый раз, белокурая госпожа Мильнер сидела на стуле перед клеткой скворца и упорно твердила по-немецки фразу, на которую птица отвечала с таким же упорством: «Камиль!.. Где Камиль?»
Увидев, что в ее гостиницу вошел шалопай, хорошенькая вдова не соизволила даже пошевелиться.
– Что вам угодно? – нелюбезно спросила она.
Лекок приветствовал ее как мог, стараясь своим поведением улучшить невыгодное впечатление, которое производил его нелепый наряд.
– Я, сударыня, родной племянник привратника Дворца правосудия. Отправившись навестить своего дядюшку сегодня после полудня – ведь я безработный, – я нашел его скрюченным от ревматизма. И он попросил меня отнести вам эту бумагу… Это повестка для вас… Вам предписано немедленно явиться к следователю.
Подобный ответ заставил госпожу Мильнер встать со стула. Она взяла в руки документ и прочла его… Все было так, как сообщил ей этот странный порученец.
– Хорошо, – ответила госпожа Мильнер. – Я только накину шаль и пойду…
Лекок, пятясь, направился к выходу. Придав своим губам форму сердечка, он твердил слова приветствия… Но не успел он переступить через порог, как его лицо приняло выражение, свидетельствовавшее о глубоком удовлетворении.
Лекок отплатил белокурой вдове той же монетой. Она его одурачила – он ее разыграл. Удар был нанесен. Молодой полицейский перешел через дорогу и, заметив на углу улицы Сен-Кантен строящийся дом, спрятался там и стал ждать.
«Я только накину шаль и пойду!» – так сказала госпожа Мильнер молодому полицейскому.
Однако ей уже было за сорок, она была вдовой, белокурой, еще весьма привлекательной женщиной, по мнению комиссара полиции ее квартала… Госпоже Мильнер понадобилось более десяти минут, чтобы небрежно завязать ленты своей темно-синей бархатной шляпки.
Лекок, стоя посреди гипсовых камней, чувствовал, как холодеет его спина, когда ему в голову приходила мысль, что Май может появиться с минуту на минуту. Насколько он опережал его?.. Возможно, на полчаса… Кроме того, он выполнил только половину своей задачи. При каждой тени, появлявшейся на углу улицы Сен-Кантен со стороны улицы Лафайет, он вздрагивал.
Наконец кокетливая хозяйка гостиницы вышла. Этот чудесный весенний день еще сильнее подчеркивал изысканность ее наряда. Она, несомненно, хотела наверстать время, потраченное на туалет, поскольку почти бежала.
Когда она исчезла за поворотом, молодой полицейский выскочил из укрытия и молнией влетел в гостиницу «Мариенбург». Госпожа Мильнер предупредила Фрица, баварского парня, что на несколько часов гостиница останется под его охраной… И он ее охранял.
Фриц удобно расположился в кресле хозяйки, положив ноги на стул, и дремал.