Мстислав Великий
Шрифт:
— Не возводи хулы на князя! Он сват тебе!
— Так и Болеслав мне не чужой. Я на его сестре был женат, и он старое родство не забыл.
— Владимир Всеволодич тоже родство твоё с ним помнит...
— Помнит он! Да у него повсюду родня! Вячеслав, сын мой, польскому королю сестринич.
— А другой сын твой, Юрий, Владимиру Мономаху внук.
— То-то и оно! О своём внуке Мономах заботится, а о других ему и дела нет! Пропадай хоть все князья на свете — лишь бы Мономахово племя плодилось и размножалось! Ну да я — не Мономашич, и ты мне не указ. Ты — перебежчик. От отца при его жизни на переяславльскую сторону
— Посла гонишь? — нахмурился Славята.
— Пса Мономахова гоню! — не сдержался Ярославец. — Владимир-Волынский, Туров да Пинск — моя вотчина. Здесь я — великий князь. Пожелаю — вовсе под руку Польши уйду. И Мономаху не скажусь! Поди!
Князь хлопнул в ладоши, призывая охрану.
Славята не стал терять лица — слишком был стар и научен жизнью. Он спокойно поклонился и повернул к дверям.
Ярославец из окна следил, как готовится к отъезду боярин. Ни тени раскаяния не было в его душе — только настороженное внимание. Он видел, что Славята медлит и не спешит к возку. Переваливаясь, прошёл к другому крыльцу. Там под резной кровлей всхода виднелась женская фигурка. Елена! Третья жена! Дочь Мстислава Владимирича, Мономахова внучка.
...Племя Мономахово! Чтоб его!
4
В начале зимы, сразу после Введения, воротился в Новгород посадник Добрыня. Воротился помирать, ибо вскоре проломили в его терему стену и вынесли остывшее тело посадника на погребальные сани. По санному пути свезли на кладбище, а несколько дней спустя выкрикнули нового посадника. Им стал Дмитрий Завидич, старый боярин, известный доброхот Мстислава Владимирича.
При нём да при молодом Всеволоде Новгород вздохнул тяжелее. Чуя к себе нелюбовь нарочитых новгородских мужей, ближние Всеволодовы милостники Даньслав Борисыч и Ноздреча окружали себя верными людьми. Исподволь, не спеша, внушали Всеволоду, кто ему друг, а кто враг.
...Тихо жила усадьба купца Тука Нездилича. Торговал Тук пушниной, которую доставляли ему с ловищ аж с самого севера. Не только лис, соболей, куниц и горностаев — иной раз добывали и северную лису, что звали песец. Её серебристо-серый мех был дорог — не каждая боярыня могла себе такое позволить. Тук уже прикинул, что поднесёт меха жене посадника Дмитрия Матрёне и её юной дочери Любаше. Красива, сказывают, Любаша Дмитриевна, а в шубе песцовой будет ещё краше.
Зимой, когда уже Велес [14] сшиб рог с зимы, постучали в купцовы ворота княжьи мечники. Только накануне Тук Нездилич снёс Всеволоду Мстиславичу дары — лисьи да собольи шкурки. Но удивиться не успел — ворота едва не сорвало с петель. Вошёл Даньслав Борисыч.
14
Велес (волос) — «скотий бог» в славяно-русской мифологии, покровитель домашних животных и бог богатства.
— Почто спешка такая? — Тук выскочил навстречу незваным гостям. — Али приключилось чего?
— Приключилось, пёсий сын! — Даньслав спрыгнул с коня у крыльца. — Ты чего это, чудь белоглазая, князя обокрасть вздумал?
— Я? — ахнул Тук. — Никогда и в мыслях такого не держал! Окстись, боярин! Чего удумал? Чтоб я — да князя? А кто ему третьего дня меха в дар поднёс? Нешто меха были плохи? Лиса чернобурка, а соболя...
— Запихни своих соболей себе в... ! — ругнулся Даньслав, через две ступени взбегая на крыльцо. — Подавись своими лисами! Князю дал, что похуже, а лучшее припрятал! Веди в клети!
— Да ты чего? Чего удумал? Пошто в клети-то? — засуетился Тук. — Не дам! Нелепие творишь! Люди добрые, да что это деется! При свете дня грабят!
Туковы помощники и два сына, что как раз стояли на подворье, набежали на шум и гам, но приехавшие с Даньславом мечники обнажили мечи и подняли копья. Перед сомкнутым строем люди попятились и, хотя их было больше, против княжьих людей выйти не решились.
— Веди в клети! — Даньслав подхватил Тука под локти.
Тот заупирался, но его с двух сторон кольнули мечами, и он вынужден был подчиниться.
В клети Даньслав сразу вцепился в песцов, и Тук внутренне застонал — ну чтоб ему ещё утром, как задумывал, сходить к посаднику? А то и вовсе припрятать меха!
— А, пёсий сын! Правда-то наружу выплыла! — Даньслав тряхнул связку серебристо-белых шкурок и вынес их на свет. Яркое по-весеннему солнце заиграло на длинных шерстинках, и обнаружилось, что среди них две шкуры редкого цвета — почти голубые с тёмно-серыми ворсинками.
— И эдакое ты прячешь? У, сучий потрох! — замахнулся Даньслав на купца. — Гляди у меня! Вдругорядь князь с тебя шкуру спустит!
Похватав меха, боярин и его мечники покинули купцов двор.
Но кабы это было один раз! Всеволодовы люди вели себя, как вздумается. Добро бы это были пришлые — с ними Новгородская земля живо разобралась бы. Ноздреча сие понимал и озоровал исподтишка — всё больше метким и едким словом, очернив не одного уже боярина, купца или мастерового. Даньслав был смелее и напористее. Бояре, коих ныне князь видеть не хотел, помалкивали, привыкнув жить сами по себе, а терпение чёрного люда и купцов таяло, как весенний снег. И, как вода, постепенно подтачивая снизу лёд, однажды ломает его, так и терпение лопнуло в один из весенних дней.
Долго сидела в тот день боярская дума. Неслыханное дело свершалось в умах и сердцах бояр. Не впервые Новгороду было спорить с князьями — в своё время сумели удержать Ярослава Владимирича, не дав ему убежать в Швецию. Потом дали от ворот поворот Всеславу Полоцкому, недавно совсем поднимались против Святополка Изяславича, по своему вкусу выбрав князем Мстислава. И жить бы да радоваться, да сын не пошёл в отца. Иным был Всеволод. Молод, а ума нет.
Не довольны были князем бояре. А пуще того — Князевыми милостниками. Худые бояре, а вон как взлетели, что и набольших степенных мужей не замечают.
— Купцов обирают, — вздыхал боярин Степан Щука. — Ремесленному люду от них житья нет.
— Именитых мужей не уважают. Мимо едут, шапок не ломают, — поддакивал ему Анисим Лукич. — А в прошлые-то времена я бы Даньславку на порог не пустил. Не то что Ноздречу.
— А посадник князю друг, — вспоминал Степан Щука. — И Мирослав Гюрятинич!
— Да толку-то что? — возражал Никита Ядреич, сын покойного боярина Ядрея. — Вона Ставр — Князевым сотским был, а ныне Даньславка на его месте!