Мстислав Великий
Шрифт:
Скрипнув дверью, в горницу шагнул Мстислав. Владимир Всеволодович улыбнулся — именно старшего сына, свою надежду и своего наследника, хотел он видеть сейчас. Только с ним хотел делиться своей радостью.
— Мстиша, — шагнул навстречу, — ведаешь ли, какова у нас радость?
— Ведаю, отче, — улыбнулся тот.
— Услышал Господь мои молитвы! — перекрестился Мономах. — Ещё Ярослав Мудрый перед смертью благословил моего отца, наказывал ему дождаться старейшинства. Вещая была у него душа — через столько лет прозреть, какого величия достигнет внук его! А сколько раз, аз грешный, был братьями утесняем и старшими
— А император Алексей, — начал осторожно Мстислав, — он мира запросил.
— Запросил — так дадим. Негоже соседа обижать. И помнишь ли, что просил он у нас взамен мира?
— Руки дочери Мономахова рода, — вспомнил Мстислав.
— Назавтра патриарха снова принимать — уже с отдарками. Так ты, как наследник царского рода, пообещай руку Ингеборги, Добродеи или Рогнеды.
Глава 8
1
Патриарх Эфесский Неофит уехал в Константинополь успокаивать Алексея Комнина и увёз согласие на брак Добродеи Мстиславны с сыном Алексея Исааком, русские полки Ивана Войтишича вернулись назад, но дело на том не кончилось. Не всё ещё знали, что Русь отныне принадлежит Мономаховому роду. Много воли было у удельных князей, каждый тянул в свою сторону, ещё не ведая, что теперь Киев будет решать, кому где сидеть и как жить. В прошлое ушли княжьи снемы, когда собирались на совет равные князья. Теперь киевский князь будет призывать к себе прочих, и горе тому, кто не подчинится.
А недовольные сыскались быстро.
О мятеже в Новгороде Киев узнал ещё во дни, когда там гостил патриарх Неофит, но за суматохой празднеств весть не враз дошла до ума и сердца Мстислава Владимирича. Сыновнюю грамоту он сперва просто пробежал глазами, дав себе зарок разобраться, после перечёл ещё раз, кликнул гонца и старательно выспросил обо всём, что творилось в Новгороде. Потом пошёл с этим к отцу.
Владимир Мономах не раздумывал ни минуты. Новгород задумал отколоться от Мономашичей! Он не желает принять нового посадника! На место покойного Дмитрия Завидича выбрали своего боярина, а Константина Мовсиевича, коего прочил им Мономах, мало дубьём не прогнали! Даньслава же и Ноздречу, пытавшихся вступиться, лаяли поносными словами, побили и дома их разграбили. Кричали, что Новгород сам себе голова и, коли надо, сам посадника себе поищет. А там недалеко и до нового князя! А что, если выбор падёт на того же Ярославна Святополчича?
Пятнадцать лет прошло, как отказались новгородцы принять его. Много воды утекло с тех пор. Многих Мономаховых сторонников нет в живых, другие стары и боле не имеют прежней власти. С новгородским ополчением, польской помощью да волынскими дружинами Ярославец может поднять мятеж. Беспокойные Ольговичи не останутся в стороне, поднимут головы Всеславьичи... Нет, надо душить мятеж в зародыше. И здесь все средства хороши — так изнасилованная женщина, не желая родить от насильника, иногда идёт к ворожее и вытравляет плод. Грех, но позор страшнее греха.
Услышав, что князь Владимир Всеволодич зовёт набольших бояр в Киев, дабы уладить дело с посадником, думцы заволновались. О том, что свершилось в стольном граде, ещё мало кто ведал и уж подавно не знал, что сие означает.
Боярская дума гудела, как улей во время роения.
— Не к добру сие, бояре! — восклицал Сатко Сытинич, боярин осторожный, в смуты не лезущий и сам пугавшийся того, что оказался в думе. — Чего-то у князь-Владимира на уме!
— Известно, чего! Напугался князь нашей силы! Новгород ещё никто не мог на колени поставить и не поставит никогда! — убеждённо говорил Степан Щука. — Мы — новгородская сила! Мы князей принимаем и, коли надо, на все четыре стороны пустить можем! Кто князья без нас? Никто!
— Негоже князьям поперёк дороги вставать! — возразил Мирослав Гюрятинич. — Вспомните, бояре! Сами же Мстислава принимали, сами вскормили-вспоили. Святополку не отдали, когда тот пожелал его у нас отнять!..
— Вот-вот! — подхватился Степан Щука. — Сами не отдали — сами и прогонем, ежели пожелаем!
— А всё ж таки поперёк Киева не стоит идти, — важно молвил Никита Ядреич. — Великий князь там сидит. Да и земля наша, Новгородская, плохо жито родит. Без низового хлеба худо нам будет. Я мыслю — в Киев ехать надо!
— Верно сказано, — поддержал его Мирослав Гюрятинич. — Раз князь приказал...
— А нешто мы сами, без князя, не уладимся? — встрепенулся Анисим Лукич. — Почто с места трогаться?
— Пото, что князь зовёт! Уладить нас он хочет с Константином Мовсиевичем!
— Да князь эвон где, а мы тута! Нешто он наши дела разумеет? Ему бы со своими разобраться, а мы уж сами как-нибудь проживём. Новгород сам себе господин! И нам лучше ведать, кто достоин посадником быть!
Став посадником, Анисим Лукич возгордился сверх меры. Даже не всякую родню стал привечать. Страшило его только одно — что за Константина Мовсиевича впрямь вступится Мономах. Старого боярина не оставляли дурные предчувствия.
Но остальные бояре колебались. Иные боялись непослушанием вызвать гнев Мономаха, другие втайне держали руку Киева, третьи просто спокойно соглашались — мол, раз зовут, надо ехать.
— Бояре, — вразумлял упрямцев и тугодумов Мирослав Гюрятинич, — нешто мы вороги земле нашей? Нешто нам Новгородчина не дорога? Нешто возрадуемся мы, зреючи, как зорят наших соседей, с коими торгуем, богатство наживая? Едина земля — Русь. Ныне она в руках Мономаха, так будем сынами земле нашей! Послушаемся князя!
— Охти, беспокойство одно, — вздыхал престарелый Домажир Осипович, елозя на лавке. — Да почто же это? Почто пожить не дадут? — жаловался он плачущим голосом.
— Может, и надо ехать, — осторожно кивал головой Сатко Сытинич. — А может, не надо. Как угадаешь?
— Не ехать, бояре, нельзя, — рассуждал вслух Никита Ядреич, — а ехать боязно. Мало ли, каковы у князя помыслы!
— На Господа уповаю, — Анисим Лукич, поняв, что дума клонится к поездке, перекрестился. — Помыслы мои чисты, без страха еду. А коли судьба такая — что ж, постоим за Новгородчину нашу!