Мстислав
Шрифт:
Намерился Ярослав просить константинопольского патриарха, чтоб дал он Киеву митрополита из русских епископов, и школы открыть не только для княжеских и боярских чад, а для всех, кто пожелает учить своих детей… Грамотная, книжная Русь виделась князю Ярославу.
У боярина Кружало, сына воеводы великого князя Владимира Волчьего Хвоста, прозвище обидное - Собачий Хвост. И в том нет удивления. Пока боярин от заутренней домой попадёт, пора к обедне. Ни одного мало-мальски знакомого не пропустит, со всеми зацепится.
День
– Эвон, черниговец сколь в Киеве просидел, а князь Ярослав всего раз на пир звал.
Воевода руки развёл:
– Раз так раз. Чать, они братья, им вдвоём побыть охота.
– То так, - согласился Кружало, - Будто князья условились Волынскую землю повоевать.
Почесал воевода нос, промолвил:
– То их воля.
Но боярин, воистину Собачий Хвост, знал, чем воеводу задеть:
– Будто воеводой князь Ярослав намерился поставить новгородца Прова. Нынче не в чести старики.
Не сдержался воевода Александр:
– Да уж куда не воевода Пров. Болеслав хоть и умер, а воинство ляшское в силе.
– Нашему телёнку волка бы изловить, - хихикнул Кружало и переменил разговор: - Намедни воевода Блуд сказывал, боярин Жадан намерился постриг принять, в монастырь собрался.
– С того дня как овдовел боярин, он на люд глаз не кажет.
– Вскорости и женский монастырь откроется, Святой Ирины. Уж не в честь ли нашей княгини?
– хихикнул Кружало.
И снова знал, чем недовольство вызвать. Не любил Александр Ирину. Насупил брови:
– Горда великая княгиня. Высоко несёт голову.
– Свейских кровей.
Пробежал писчий человек Кузьма, боярам поклон отвесил. Собачий Хвост ему вслед:
– Ещё один княжий любимец. Удалятся с князем в книжную хоромину, Ярослав сказывает, а тот знай себе пером выводит. Болтают, князь законы придумывает, по каким нам жить.
Потёр Собачий Хвост ладошки, носом шмыгнул.
– Ну что воевода на это ответит?
– Я, боярин, по отцовским заповедям живу, отрезал тот, - и мне никто не указ.
– Да я что, - отмахнулся Кружало.
Потоптались бояре ещё маленько, разошлись, Собачий Хвост вдали заметил боярина Авдюшко.
Дождь полил неожиданно, крупный, густой, и сразу побежали по черниговскому Подолу, вспузыриваясь, грязные потоки. Мстислав едва успел заскочить в керамическую мастерскую. Мастер, с редкой бородёнкой и бронзовым от загара лицом, стоял у обжиговой печи, ворошил в огне железной кочергой. Увидев князя, не удивился, чать, от дождя спасается. Сдвинув в сторону разложенные на лавке формы, позвал:
– Садись, князь, в ногах правды нет.
– И то так.
Сел Мстислав, осмотрелся. Мастерская низкая, просторная, и всё на месте: горшки, кувшины, светильники, свистульки разные для детворы в виде зверьков. В углу чан с замесом, на гончарном круге горшки. Освещённые печным огнём, они отливали однобокой краснотой.
– Как зовут-то тя, чародей?
– Семёном, князь.
И, отложив кочергу, принялся подсыпать в замес песок.
– Тут, князь, надобно угадать, сколько чего сыпать, да вымесить. Ино черепки из печи вынешь. А потом вторая наука, главная: полива, краски, чтоб глаз радовали… А изнутри, вишь, каждый горшок хвойной смолой смажу. Коль такого не сделаю, вскорости хозяйки такую посудину за дверь выставят, течь будет.
– Обучал тя кто?
– Я, княже, с мальства при отце науку познавал. Искусный мастер был. А он, сказывал, к грекам присматривался.
– А твои помощники где, Семён? Аль сыновей нет?
– Нет, княже, не дала жизнь.
Мстислав вздохнул:
– Вот и мне также. Однако ты, мастер, уменье своё другим передай. Учеников непременно имей.
– Выглянул в открытую дверь: - Дождь закончился, пойду. Но помни, вдругорядь зайду, проверю, строго спрошу. Мастерство своё русский человек из рода в род передавать должен, а не уносить с собой в могилу.
Город ещё не проснулся, но кое-где уже засветились в избах лучины. Их блеклый свет пробивался через затянутые бычьими пузырями оконца. В хлевах нетерпеливо мычала скотина, пастухи запаздывали.
Небо серело, и звёзды гасли. День обещал быть погожим. Караульные на городских стенах, завидев князя, приободрились, стряхнули непрошеный сон.
Мстислав поднялся на башню. С её высоты глянул по сторонам - сплошной стеной темнел лес, по Десне пошёл молочный туман, остался на лугу.
Князь любил такую пору. Её называют грибной. Княжичем он ходил с челядью за грибами, и не было его удачливей. Корзины по две приносил.
«Господи, - подумал Мстислав, - отчего так часто стал я вспоминать детство? Неужли прав был отец, великий князь Владимир, когда однажды, прижав меня к себе, с грустью промолвил: «Ужли и я был таким?» Видно, и мои годы повернули на старость», - решил Мстислав с той же грустью, что и отец.