Мумия, или Рамзес Проклятый

Райс Энн

– Ах, лорд Рутерфорд, вы, как всегда, умиляете меня, – сказал Рамзес. – В другом мире, в другие времена и я произносил перед своим окружением такие же безумные речи. Вот что делают с нами дворцы и титулы. Но я слишком задержался здесь. Самир, если хочешь, пойдем со мной. Или я ухожу один.

– Я с вами, сир! – Самир поднялся и церемонно поклонился Эллиоту. – До утра, милорд.

Рамзес вышел первым, потом Самир. Джулия сидела не шевелясь, потом вдруг вскочила и бросилась вслед за Рамзесом. Она поймала его в темном лестничном пролете черного хода, и они снова крепко обнялись.

– Пожалуйста, люби меня, Джулия Стратфорд, –

прошептал царь. – Клянусь, я не всегда бываю таким кретином. – Он бережно сжал ее лицо ладонями. – Поезжай в Лондон – там ты будешь в безопасности. Мы увидимся, когда этот кошмар закончится.

Джулия протестующе помотала головой.

– Я не обманываю тебя. Я слишком люблю тебя, чтобы лгать. Я рассказал тебе все.

Она смотрела, как Рамзес медленно спускается по ступеням. Он снова надел головной убор, превращаясь в шейха, и, выходя на улицу, прощально махнул ей рукой.

Джулии не хотелось возвращаться в номер. Она не желала видеть Эллиота.

Теперь она знала, зачем он отправился в это путешествие. Она и раньше догадывалась, но теперь это стало окончательно ясно. Он даже решился на такую крайность, как преследование. Он пошел в музей за Рамзесом.

С другой стороны, что тут удивительного? Ведь он верил, он единственный, кроме Самира, верил в эликсир бессмертия. Тайная надежда соблазнила его.

Возвращаясь в номер, она молилась о том, чтобы он понял, какое зло затевается. А когда подумала о человеке – не важно, злом ли, жестоком ли, опасном ли, – о человеке, низвергнутом во тьму, из которой уже не выбраться, то снова задрожала и заплакала.

Эллиот все еще был там допивая остатки джина, он сидел в огромном кресле, как всегда подтянутый и элегантный – даже в одиночестве, даже в темноте.

Когда Джулия вошла, он не взглянул на нее. Он никак не мог собраться с силами и встать. Она закрыла дверь и подошла к нему.

И начала говорить – без обиняков, без намеков. Она просто пересказала то, что говорил ей Рамзес. Она рассказала о пище, которую нельзя есть, о скоте, который нельзя забить, о постоянном чувстве голода; она рассказала об одиночестве, об изоляции от всего человечества Она расхаживала по комнате взад-вперед и рассуждала как бы сама с собой, не глядя на графа, стараясь не встречаться с ним глазами.

Наконец она замолчала. В комнате стало тихо.

– Когда мы были молодыми, – произнес Эллиот, – твой отец и я, мы проводили много времени в Египте. Мы рылись в книгах, исследовали гробницы, переводили старинные тексты. Мы день и ночь рыскали среди песков. Древний Египет! Он стал нашей музой, нашей религией. Мы мечтали найти здесь некую тайну, некий секрет, который вывел бы нас из скучной повседневности и безнадежности человеческого бытия. Правда ли, пирамиды хранят нераскрытую тайну? Правда ли, египтяне знали магический язык, который был понятен самим богам? Какие еще нераскрытые гробницы спрятаны в этих холмах? Какая философия еще неизвестна людям? Какая алхимия? Или тайны создаются высокой культурой? Высокие знания и сами по себе являются тайной. Нам было страшно интересно, правда ли, что египтяне были такими мудрыми и загадочными, или это был самый обыкновенный грубый народ? Мы так и не узнали этого. Я и сейчас ничего не понимаю. Знаю только, что мы искали. Это был поиск, страсть. Поиск – ты понимаешь меня?

Джулия молча смотрела на Эллиота. Какой он старый! Какой печальный, обреченный

у него взгляд! Он выбрался из кресла, подошел к ней и поцеловал в щеку. Так же изящно, как делал вообще все. И снова Джулии в голову пришла странная мысль, которая часто посещала ее в прошлом. Она могла бы влюбиться в него и выйти за него замуж – если бы не было Алекса и Эдит.

Если бы не было Рамзеса.

– Я боюсь за тебя, моя дорогая, – сказал Эллиот и ушел.

Ночь, одинокая безмолвная ночь. Лишь тихое эхо играющей внизу музыки. Теперь крепкий, здоровый сон без сновидений казался ей навсегда утраченной сладкой привилегией детства.

Глава 7

Светало. За огромной расплывчатой тенью от пирамид, за бесформенным сфинксом, широко раскинувшим на песке свои каменные лапы, простиралось бескрайнее розовое небо.

Слева виднелись туманные очертания отеля «Мэна-хаус». Кое-где в боковых комнатах еще горел слабый свет, но в отеле было тихо.

У самого горизонта ехал на верблюде одинокий мужчина в черном. Где-то далеко протяжно гудел паровоз.

Рамзес шел по песку. Холодный ветер развевал его балахон. Наконец он дошел до гигантского сфинкса и остановился между лапами, глядя на его разбитое каменное лицо, которое в древние времена было покрыто слоем ослепительно белой извести и дышало прекрасным покоем.

– Ты все еще здесь, – прошептал Рамзес на древнем языке, оглядывая руины.

Этим холодным ранним утром ему вспомнилось то время, когда все казалось простым и понятным, когда он был храбрым царем, который взмахом меча или дубинки, не раздумывая, убивал своих врагов. Когда он убил жрицу в пещере, чтобы никто никогда не узнал великую тайну.

Тысячи раз он задавался вопросом: что было бы, если бы он не совершил этого тяжкого греха – не убил невинную колдунью, чей смех до сих пор звучал в его ушах?

«Я не дурак, чтобы пить это».

Неужели он проклят именно из-за этого? Осужден на вечные странствия, как библейский Каин, отмеченный роковой печатью, навсегда разъединившей его с человечеством.

Он не знал. Он знал только одно: невозможно больше выносить это вечное одиночество. Он ошибся и будет ошибаться снова и снова. Теперь это ясно.

Что означала такая изоляция? Что каждая попытка вырваться из заколдованного круга окончится катастрофой?

Рамзес положил руку на грубую каменную лапу сфинкса. Песок здесь мягкий и глубокий, ветер поднимает его, песчинки забиваются под одежду и жестоко терзают глаза.

Он снова взглянул на изувеченное каменное лицо. Вспомнил, как когда-то совершал паломничество и подходил сюда в процессии. Услышал флейту и барабан. Почувствовал запах благовоний и услышал ритмичные песнопения.

Теперь он творил свою собственную молитву, но на том же древнем языке и в той же манере, которая была знакома ему с детства.

– Бог моего отца, моей земли! Посмотри на меня всепрощающим оком. Вразуми меня, научи, что мне делать, чтобы вернуться в лоно природы. Или мне уйти отсюда всеми презираемым, плачущим, кричащим о том, что я уже вдоволь настранствовался? Я не бог. Я понятия не имею о том, что такое созидание. И что такое справедливость. Но кое-что я все-таки понимаю. Тот, кто создал всех нас, тоже не очень-то справедлив. А если и справедлив, то его справедливость похожа на твою мудрость, о сфинкс. И это есть великая тайна.