Мумия, или Рамзес Проклятый
Шрифт:
На полной скорости промчавшись по крыше, он одним прыжком перемахнул узкую улочку. За считанные секунды преодолел еще одну крышу, спрыгнул на другую и опять перемахнул улицу.
И только тогда оглянулся. Преследователи потеряли его из виду. Он слышал слабые, очень далекие ружейные выстрелы. Наверное, они стреляли друг в друга. Какая разница!
Он спрыгнул на улицу, побежал и вскоре оказался в узеньком переулке. Высокие окна тесно стоявших домов были закрыты деревянными ставнями. Больше не видно ни британских магазинов, ни вывесок на английском
Наконец он остановился возле какой-то двери, чтобы отдышаться. Сунул руку под пальто: раны почти затянулись. Он ощупал широкий пояс. Все сосуды целы.
Проклятые пузырьки! И зачем только он взял их с собой, почему не оставил в укромном месте в Лондоне? Почему не выбросил в море?
Что сделают с эликсиром солдаты, когда найдут в музее тот пузырек? Он ужаснулся при мысли о том, что произойдет, когда снадобье попадет в их руки.
Нужно вернуться в музей! Он должен найти ее! Страшно подумать, что могло произойти с ней за это время.
Никогда за всю свою долгую жизнь он не испытывал такого раскаяния. Но дело сделано! Он не смог побороть искушение. Он пробудил к жизни полусгнившее тело, покоившееся в витрине музея.
И теперь он просто обязан исправить собственную глупую ошибку. Он должен проверить, теплится ли в этом существе хоть искра интеллекта!
Да нет же, кого он пытается обмануть?! Она назвала его по имени!
Он повернулся и побежал по улице. Переодеться – вот что нужно сделать прежде всего. Но у него нет времени на покупки. Он должен достать любую одежду, которая подвернется под руку. Вот прачечная. Он видел веревки, на которых сушилось белье. Вот она, слева по улице. Веревки тянутся через узкий проулок.
Одеяние бедуина балахон с длинными рукавами и головной убор. Он разом сдернул одежду с веревки. Скинул пальто, надел балахон и покрывало, оторвал кусок веревки и обвязал им голову.
Теперь он выглядит как араб. Только с голубыми глазами. Но он знал, где можно взять пару темных очков: он видел их на базаре. А базар находится по дороге к музею.
Он помчался еще быстрее.
Вернувшись накануне вечером из отеля «Шеферд», Генри не просыхал. Короткий разговор с Эллиотом почему-то сильно взволновал его.
Он постоянно напоминал себе, что ненавидит Эллиота Саварелла, что вот-вот отправится в Америку, где уже никогда не встретится ни с Эллиотом, ни с ему подобными.
И все-таки воспоминание об этой встрече не давало Генри покоя. Каждый раз, возвращаясь мыслями к тому разговору, он видел Эллиота, смотревшего на него с нескрываемым презрением. И снова слышал холодную ненависть в его голосе.
Нужно иметь крепкие нервы, чтобы посметь обращаться с Генри подобным образом. Давным-давно, после одной неприятной истории, Эллиот был в его руках. Генри мог уничтожить его, но не стал, потому что это показалось ему жестоким. Он всегда был уверен в том, что Эллиот испытывает к нему благодарность, он не сомневался, что именно из-за той давней истории
Но только не вчера. А самое ужасное, что ненависть Эллиота была зеркальным отражением той ненависти, которую Генри испытывал ко всем, с кем был знаком. Это огорчало Генри и выводило из себя. И пугало.
«Надо уехать от них, от всех, – думал он. – Они только и заняты тем, что критикуют и осуждают меня, хотя сами недалеко от меня ушли».
Когда они уедут из Каира, он как следует отмоется, бросит пить, вернется в «Шеферд» и мирно проспит несколько дней. Потом заключит сделку с отцом и поедет в Америку, а там, может, ему улыбнется фортуна.
А сейчас у него не было никакого желания играть. Сегодня не будет никакой игры; он с легкостью откажется от нее и позволит себе наслаждаться шотландским виски, полеживая в этом уютном кресле и поглощая приготовленную Маленкой еду.
Маленка в последнее время слишком часто стала ворчать и придираться. Она только что приготовила английский завтрак и хотела, чтобы он сел за стол. Генри слегка шлепнул ее и попросил оставить его в покое.
Тем не менее она продолжала суетиться. Генри слышал, как засвистел чайник. Маленка накрыла небольшой столик во дворе.
Ну и ладно, черт с ней. У него есть три бутылки виски – этого вполне достаточно. Может, позже ему удастся выпроводить ее куда-нибудь. Ему нравится бывать здесь в одиночестве. Пить, курить и предаваться мечтам. Слушать граммофон. Генри привык даже к этому проклятому попугаю.
Сейчас он решил вздремнуть, а попугай, естественно, заорал, защелкал, забегал взад-вперед по своей клетке. Африканские серые попугаи обожают висеть вниз головой. Вообще-то, эта птица всегда напоминала Генри гигантское насекомое. Когда Маленки не будет дома, надо его прибить.
Он уже задремывал, находясь на грани бодрствования и сна. Сделал еще один глоток виски, и голова его склонилась к плечу. Дом Джулии, библиотека, мумия кладет руку ему на плечо, в горле застревает пронзительный вопль…
– Господи!
Генри вскочил с кресла, бокал выскользнул из руки. Хоть бы прекратился этот проклятый кошмар…
Эллиоту пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Два выпуклых глаза изучающе смотрели на него поверх черной саржи. Казалось, женщине хотелось взглянуть на него украдкой, но полусъеденные веки не давали возможности прикрыть глаза. Рука поправила покрывало, словно женщина хотела спрятаться от взгляда Эллиота.
Нашептывая латинские слова, граф попросил ее подождать немного. Кеб не мог подъехать ближе к дому, который был им нужен. Осталось пройти несколько шагов.
Эллиот вытер лоб носовым платком. Так, минуточку. Рука. Рука, которая придерживала черную ткань возле рта. Он снова взглянул на нее. Рука менялась в лучах жаркого солнца Рана, обнажавшая костяшки пальцев, почти затянулась!
Эллиот некоторое время изучал руку, потом перевел взгляд на глаза женщины. Да, появилось что-то вроде век, и теперь длинные, изогнутые черные ресницы прикрывали бугристую, изъеденную плоть.