Мушкетёр Её Высочества
Шрифт:
Их отвели в какое-то мрачное здание, где разлучили и каждого завели в разные комнаты.
— Обыщи его, — сказал высокий мужчина и его помощник, угрюмый малый, вывернул карманы костюма. К удивлению Ламбре, там оказалось несколько блестящих цепочек, часы и какой-то перстень, а во втором кармане целая пачка каких-то ценных бумаг, неизвестно откуда взявшиеся там.
— Меня зовут Эжен-Француа Видок, — сказал мужчина и посмотрел в глаза Ламбре: — Откуда у вас эти вещи?
— Я не знаю, — честно сказал Ламбре и добавил: — Это не моё!
— Все так говорят, —
— Я его не знаю, — возразил Ламбре, но видя, что Видок снисходительно улыбается, сказал: — Я только что с ним познакомился.
— И сразу подрядился тырить веснухи и сверкальцы [16], — спросил Видок, разглядывая часы и перстень.
— Я не знаю, о чём выговорите, — возразил Ламбре, понимая, что влип в какую-то историю.
— И маруху свою не знаешь? — спросил Видок, презрительно глядя на Ламбре.
Взяв гусиное перо и бумагу, он принялся записывать всё, что рассказывал ему Ламбре, а потом посыпал написанное песком и постучал в стенку. На его стук появился знакомый угрюмый малый, которому Видок сообщил: — Отведите его в суд.
— Куда вы девали Шанталь? — спросил Ламбре и Видок криво улыбнулся.
— Так, всё-таки, свою маруху ты знаешь, — сказал он и коротко бросил: — Её отправили в тюрьму Сен-Лазар.
Ламбре повели по каким-то улицам Парижа, которые он мог знать только по истории, и завели в здание суда, где одинокий судья в парике, прочитав бумаги, которые подал ему сопровождающий Ламбре ажан в форме, тут же вынес приговор:
— Именем французского народа за ваши преступления вам отсекут голову на публичном месте. Сейчас вас отправят в тюрьму Консьержери на набережной Орлож.
Он захлопнул дело и ушёл в боковые двери, а ажан и угрюмый помощник Видока повели его снова по улицам, пока не добрались до площади с высокой колонной, на которой сверху стояла дева с голой грудью, которая держала в руках лавровые венки, сложив медные крылья за спиной.
Впереди показался мост через Сену, перебравшись через который, они очутились возле длинного здания с двумя круглыми башнями посередине, и одной справа, а угловую, квадратную, венчала восьмиугольная обзорная башенка.
Ламбре завели в здание через какие-то ворота, где его принял тюремщик, который сразу же завел его в камеру с единственным окном, заделанным решёткой. На прикованной кровати лежал тюфяк, набитый соломой, на который Ламбре упал и сразу же заснул.
Проснулся Ламбре оттого, что кто-то его тормошил. Открыв глаза, Ламбре понял, что уже утро, а перед ним стоял монах и перебирал чётки.
— Мужайтесь, Ламбре! Час искупления настал, — сообщил монах, а стражник, стоящий у двери, спросил: — Не угодно ли вам рюмку рома или закурить?
Ламбре отказался, удивляясь тому, что ему предлагают закурить, а монах, сообщив: «Помолимся богу», — стал на колени и принялся громко шептать молитвы. Закончив, он поднялся с колен и равнодушно вышел из камеры. Ему надели наручники и вывели во двор, после чего долго ожидали какого-то чиновника.
Наконец появился заспанный канцелярист, который скомандовал: «На площадь Согласия!» — и Ламбре посадили в закрытый экипаж с двумя стражниками, и тот отправился в путь, стуча колёсами по булыжникам. Когда экипаж остановился, Ламбре услышал какой-то гул, а выйдя наружу, увидел большую площадь запруженную народом и гильотину, устроенную на возвышающемся помосте.
«Так не может быть», — ужаснулся Ламбре, понимая, что всё всерьез и через несколько минут он распрощается с жизнью. «Так не может быть!» — думал он, понимая неотвратимость происходящего. Его потащили к помосту, так как его ноги отказались ему повиноваться и неосознанно растягивали последние минуты жизни. «Так не может быть!» — кричало всё внутри, сопротивляясь происходящему, возмущаясь несправедливостью и содрогаясь от ужаса смерти.
Ему дали поцеловать крест, которого он с надеждой коснулся губами, надеясь на чудо, но чуда не произошло, и его положили на лавку, удерживая сзади, а голову прижали верхней планкой. То, что говорил человек, стоящий рядом, Ламбре не понимал и уловил только лёгкий свист, отчего весь мир перевернулся в глазах, а он, лёжа в корзинке с соломой, с удивлением смотрел на яркое небо и торчащую из-под поднятого ножа, обрубленную шею, истекающую кровью.
Мурик чувствовал себя вполне сносно, и рана на голове подсохла, но виде не показывал: несомненно, что за ним следят и не нужно врагу показывать свою готовность к борьбе. А то, что ему придётся бороться за свою жизнь, Мурик не сомневался, только беспокоило одно обстоятельство: что от него хотят.
Он вспоминал недавние расследования, проведенные им, но среди них не нашёл ни одного, за которое его нужно бить по голове. Что же касается других жизненных ситуаций, то можно сказать, что их не было, так как кроме работы Мурика что-либо не интересовало.
Его размышления были прерваны тем, что дверь открылась, и на пороге появился высокий мужчина в халате и медицинской маске, который подошёл к кровати и, нагнувшись, спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Сказать хорошо было бы ложью, — сообщил Мурик, наблюдая реакцию пришедшего мужчины, но так как его лицо было скрыто маской, то что-либо узнать Мурику не удалось.
— Извините, но мои идиоты понимают всё буквально – у меня и в мыслях не было намерения сделать вам больно, — сказал мужчина, но его слова расходился в намерениях с интонацией голоса – с Муриком поступили именно так, как задумал этот человек.
— Что вы от меня хотите, мсье ...
— Называйте меня мистер Икс, — сказал мужчина, и его лицо засветилось улыбкой, которая была видна даже под маской.
— Я хочу, — продолжил мистер Икс, — чтобы вы рассказали мне о расследовании данного дела, и мы с вами разойдёмся красиво.
Мурик не поверил своему гостю, но вида не подал, а только уточнил:
— Какая часть нашего расследования вас интересует? — спросил он у новоявленного опереточного героя.
— Расскажите всё, а я выберу то, что мне нужно, — сказал мистер Икс.