Мускат утешения
Шрифт:
Она не открылась, хотя за ней, кажется, кто–то скребся. Джек налил еще мадеры:
— Теперь мне кажется, мистер Мартин, что вы предпочитаете шерри в качестве аперитива. Прошу прощения… — он потянулся за другим графином.
— Вовсе нет, сэр, вовсе нет, — воскликнул Мартин. — Я бы лучше выпил мадеры. Не сменю эту мадеру ни на какое шерри. Сухая, но полнотелая, она мне придает львиный аппетит.
Стивен подошел к виолончели и, сидя на сундуке под кормовым иллюминатором, сыграл пиццикато «Бабников из Керри»:
— Это надо слушать на отдаленном травянистом перекрестке в славную ночь Бельтейна, когда на вершине холма горит огонь, играют волынки и пять скрипачей, юноши танцуют, будто одержимые, а девушки — застенчивые, как мыши, но никто не пропускает ни шага.
— Сыграй, пожалуйста, еще раз, — попросил Джек.
Стивен сыграл, потом еще раз
— Ужин готов? — спросил Джек.
— Ну, суп, сэр, — неохотно выдавил Киллик. — Что–то вроде. Но, сэр, — сорвался он, — крысы сожрали копченые языки, съели консервы, гольцов в горшках… последние яванские пикули. Они там бродят, им на все наплевать… пялятся… нахалы… Я всё перевернул, сэр, всё. Часы заняло.
— Ну, по крайней мере, они не могли добраться до вина. Ставь его на стол, подавай суп и попроси повара сделать все возможное. Поживее, поживее давай.
— Боюсь, это бармецидов пир, сэр, — извинился Джек.
— Вовсе нет, сэр, — ответил Мартин. — Нет ничего, чего бы я предпочел… — Он замешкался, пытаясь подобрать название соленой говядине, проведшей восемнадцать месяцев в бочке, частично вымоченной, очень мелко нарезанной и пожаренной с толчеными сухарями и огромным количеством перца — … фрикассе.
— Все же, — продолжил Джек, — уверен, что дивертисмент доктора в до–мажор… — он почти сказал «отвлечет нас», но на деле произнес «предоставит компенсацию».
Несколько дней спустя, после жестокого шквала, который, как верно заметили, предвещал штиль, в паре сотен миль от Сиднея Стивен, обнаружив, что прикроватная коробка с листьями коки опустела, спустился в их общую с Джеком кладовую за новыми запасами. Листья хранились плотно упакованными в колбасках из мягкой кожи, зашитых аккуратными хирургическими швами, каждая — в двойной обертке из промасленной кожи от сырости. Стивен практически точно вычислил, насколько хватит каждой, и помимо нынешней, уже вскрытой упаковки, этих удобных маленьких пакетов хватило бы до Кальяо. Листья коки происходили именно из Перу.
Свертки хранились в исключительно массивном и элегантном сундуке из железного дерева с филигранной латунной яванской отделкой сверху и по бокам. Хотя Стивен слышал и наблюдал странно самоуверенное поведение крыс, их он в данном случае не боялся — помимо всего прочего, кладовая использовалась для вина, теплой одежды, книг — ничего похожего на продукты. Но все же, он оказался не первым моряком, которого обхитрили крысы. Они прогрызли себе путь прямо сквозь доски палубы и дно самого сундука. В нем не осталось ничего, кроме крысиного дерьма. Ничего. Они сожрали все листья и всю пропахшую листьями кожу. Совершенно очевидно, они рвались снова в сундук — группка крыс держалась ровно за границей круга света от фонаря, нетерпеливо ожидая возможности вгрызться в дерево, в котором лежали свертки.
«Надо позаботиться о травах и суповом концентрате», — подумал Стивен и отправился в лазарет, где Мартин проводил переучет медицинского сундука в надежде пополнить его в Сиднее.
— Послушайте, коллега. Эти дьявольские крысы съели мои листья коки — те листья, которые, если вы помните, я жую время от времени.
— Я их хорошо помню. Вы мне дали немного за мысом Горн, когда мы замерзли и проголодались, но, боюсь, я вас разочаровал жалобой на то, что сопутствующее онемение или нечувствительность нёба и даже всего рта сделало немногую доступную нам еду прискорбно невкусной, а положительного эффекта я вовсе не почувствовал.
— Разумеется, эффект отличается в зависимости от особенностей организма. У меня и, думаю, у большинства перуанцев они вызывают легкую эйфорию, снимают неуместную сонливость и чувство голода, придают разуму спокойствие и, возможно, усиливают восприятие. Очевидно, крысы чувствуют все это еще сильнее. Теперь я вспомнил, что, когда последний раз подходил к сундуку, наполняя прикроватную коробку из открытого пакета, может быть, пару недель назад, я немного просыпал на пол. Высокомерный от имеющегося у меня богатства, я не собрал всё, оставив мелкие кусочки и пыль. Их то крысы, должно быть, нашли и съели. Результат им так понравился, что они испытали все возможные пути добраться до остального, и, в итоге, прогрызли дно. Так что, думаю, стоит убрать все наши травы и тому подобное в обшитые металлом коробки. Животные испытывают такое удовлетворение от коки, что, прикончив ее
— Это объясняет разгром капитанской кладовой, ранее ни разу не атакованной.
— Это объясняет полное изменение их поведения: кротость, самоуверенные прогулки по кораблю и разглядывание прохожих — когда у них были листья. И их стремление добыть больше. Они стояли вокруг меня, пока я уставился на руины своих запасов, мое единственное утешение, Мартин, пищали и едва могли сдержаться.
— Боюсь, потеря всего вашего запаса стала досадным событием. Но, надеюсь, это не так серьезно, как потеря табака для курильщика.
— О нет, они не вызывают такого сильного привыкания, какое случается иногда с табаком. Но любопытно, что некоторые эффекты похожи. И листья коки, в целом, нейтрализуют потребность курить. Я все еще иногда наслаждаюсь сигарой после хорошего обеда, но, если с утра у меня есть шарик смоченных лимонным соком листьев, мне хорошо и без табака.
На следующий день и Эмили, и Сару укусили их ручные крысы. Девочки ревели, а еще больше — когда Стивен прижег их раны. После полудня крысы исчезли из тех частей корабля, где вызывали больше всего удивления, но слышно было, как они дерутся в канатном ящике и трюме. Но мало кто слышал яростные драки по всему кораблю, предсмертный писк и крики ярости — в этом полном штиле морские черепахи, суповые черепахи, грелись на поверхности моря. С великой осторожностью спустили на воду шлюпки, движимые одной парой, а не всеми веслами, поймали четверых — все самки, все довольно тучные, ни одной меньше английского центнера. Также забили последнюю свинью с Соломоновых островов, поскольку Джек Обри настоял на том, чтобы устроить Мартину съедобный обед, дабы изгнать позор прошлого ужина. Это целая церемония для тех, кто вырос со свиньями в доме (что касалось большинства «сюрпризовцев»), за которой следовали кровяная колбаса и многие другие радости.
Вечером после того первого обеда Стивен удалился в свою вторую, нижнюю каюту, где мог в одиночестве и без свидетелей писать. В уши он заложил восковые шарики, так что заняться этим можно было в чем–то вроде тишины, поправил зеленую лампу, положил сигару на оловянное блюдце и начал писать:
«Довольно эксцентрично, дражайшая моя душа, думать, что почти в последний день нашего плавания все матросы должны питаться будто члены совета графства. Но дело обстоит именно так, и то же самое будет завтра, поскольку кают–компания приглашает Джека и двух мичманов, наверное, на последний обед перед заходом в Сиднейскую бухту. Ветер ожил, и сквозь воск я слышу размерные удары волн о нос корабля. Свежая свинина и суповые черепахи! Они и сами по себе хороши, а после наших очень скромных рационов они, конечно, кажутся гораздо лучше. Ел я жадно, а теперь курю, как сластолюбивый турок. Это наводит на мысль о забавном инциденте прошлых дней — спустился вниз, чтобы пополнить опустевшую коробку для листьев коки, и обнаружил, что крысы сожрали весь мой запас. Пропало все, даже наружные чехлы из промасленной кожи. Некоторое время поведение корабельных крыс (многочисленной команды) служило поводом для обсуждения. Мне теперь очевидно, что они стали рабами коки. Теперь, когда они ее всю съели, когда они ее лишены, вся их кротость, бесстрашие и даже то, что можно было бы назвать любезностью, исчезли. Теперь они — крысы и даже хуже, чем крысы. Они дерутся, они убивают друг друга. Если бы я не сидел с затычками в ушах, то услышал бы их грубые, резкие крики. Пока я еще ни одной не убил, и желания не имею. Но нехватку листьев я тоже ощущаю: ем я чрезмерно, так что глаза вылезают из орбит (кока придает умеренность), курю и наслаждаюсь этим (кока убирает необходимость в табаке), сон уже почти сомкнул мои тупые веки (кока поддерживает тебя безропотно бодрым до полуночной вахты). Надеюсь, что послезавтра мы увидим Сидней — во–первых, во–вторых, в-третьих и так далее до бесконечности, потому что несмотря на гнетущее «нет новостей из дома» я могу услышать вести от тебя, получить новости от ранее пришедшего корабля. И потом, хотя это не заслуживает упоминания на той же странице, какой–нибудь аптекарь или врач может возобновить мой запас, как это было в Стокгольме. Мне должно быть прискорбно дойти до состояния двух животных, которых я вижу, но не слышу в углу за моим табуретом (не слышу, так что их ожесточенная рукопашная схватка по–своему ужасна), но все же человек (по крайней мере, данный конкретный человек) так слаб, что, если невинный лист может его хоть немного защитить — тогда ура невинному листу».