Мужской день
Шрифт:
– Лева! У тебя брат родился! Ты понимаешь?
Я прижался лицом к его мокрому пальто и хотел заплакать. Но почему-то не смог. Наверное, стеснялся тех двоих. Они прилипли к дверному стеклу и смешно прижались к нему носами.
На улице опять шел снег, а рядом с корпусом нас ждала машина «Волга».
Мы ехали долго, застревая в снегу и разбрызгивая страшную грязь, а я все никак не мог представить себе своего брата. В Москву въехали, когда стало уже почти совсем темно.
Я терпеть не мог такси, меня
Папа как будто боялся опоздать. Хотя маму он привез из родилки еще вчера, о чем рассказал мне в машине. Вообще
же мы ехали молча, только шофер нервно курил и иногда опускал стекло, чтобы сплюнуть. Когда папа расплатился какой-то крупной купюрой, он молча отсчитал сдачу, круто развернулся и рванул с места, наверное, очень недовольный тем, что пришлось мотаться за город.
Мы поднялись в лифте, и папа влетел в квартиру первым.
Я переступил порог и чуть-чуть постоял в прихожей. Из комнаты доносились голоса. У нас, наверное, кто-то был в гостях.
И еще я заметил, что в комнате все вещи как-то странно сдвинуты и стоит детская кровать – значит, папа привез ее в мое отсутствие.
– Лева, ты где? – крикнула мама.
Я вошел и зажмурился.
Под ярким светом настольной лампы, в кровати, на расстеленной пеленке, лежал совершенно голый маленький человек и смешно орал.
– Как его зовут? – спросил я тихо.
Мама подошла ко мне. Она была какая-то изможденная и даже немножко на себя не похожая.
– Знаешь, он рычит как медведь, – сказала она. – По-моему, ему подходит его имя.
– Как его зовут? – тупо повторил я.
– Мишка, – просто сказала она. И тогда я встал на колени, чтобы было удобнее, просунул ладонь сквозь прутья и потрогал его теплый живой палец.
С этого дня в нашей квартире буквально все пошло по-другому.
Ночью меня будил Мишкин голос. Он орал, а потом постепенно, не сразу замолкал.
Днем мама дремала или кормила его грудью, почти не стесняясь меня.
К нам все время приходил врач, а папа уходил рано с утра на молочную кухню.
Папа вообще был довольно нервный. Он волновался за Мишкино здоровье, за мамино здоровье и почему-то за мое здоровье тоже.
– Лева! – говорил он мне на кухне, когда мама спала. – Сейчас у нас трудное время. Ты должен нас простить. Мы не уделяем тебе, наверное, достаточно внимания.
– Да ладно, папа... – удивленно отвечал я ему. – Все нормально. Ты сам давай смотри... это... ну, в общем, ты меня понимаешь.
– Я тебя понимаю! – горячо говорил папа. – Я тебя прекрасно понимаю. Но и ты меня должен понять.
– Пап! Я тебя тоже понимаю! Но это же временные трудности. Все наладится.
– Все наладится, да? – с надеждой спрашивал он меня.
И я неуверенно кивал.
Был
С тех пор как мама вернулась, несмотря на полный бедлам, на переставленные вещи, на папино нервное настроение и на постоянное пичканье меня манной кашей, несмотря на тошнотворный запах вареного молока, несмотря на мамино недосыпание и недоедание, несмотря на Мишкины
поносы и запоры, – все вдруг стало постепенно налаживаться.
Как оно налаживается я, честно говоря, совершенно не понимал.
Но оно налаживалось!
Окончательно оно наладилось к весне, даже к маю, когда мама в первый раз попросила меня погулять с Мишкой.
– Иди-ка с братом погуляй! – сказала вдруг она. – А я тут пока нормальный обед приготовлю... А то вы без борща совсем бешеные стали.
– Мама, – ответил я, совершенно пораженный и обескураженный ее словами. – Во-первых, мы и дальше можем спокойно обходиться без борща. Если надо. А во-вторых, как ты себе представляешь эту прогулку? Где я с ним буду гулять? Во дворе, что ли?
– Зачем во дворе? – спокойно сказала мама. – Перейдешь дорогу. Там побудешь в сквере, на лавочке. Хотя бы минут сорок. А то погода вон какая хорошая, а вы у меня все дома сидите и сидите.
– Мама, – честно сказал я. – Я боюсь!
– Не надо бояться, Лева! – сказала мама и стала сама надевать на меня куртку. – Не надо бояться. Входишь в лифт с коляской, складываешь коляску, нажимаешь на кнопочку. Потом выходишь из лифта, раскладываешь коляску, закрываешь дверь. Потом тихо-тихо везешь по ступенькам коляску. Ногой открываешь дверь. Рукой придерживаешь. Если что, попросишь кого-нибудь помочь. Привыкай, Лева. Ты все понял?
Конечно, и я, и мама хорошо знали, чего именно я боялся больше всего – слишком пристального внимания со стороны моих друзей во дворе.
Но надо же было такому случиться, что все они куда-то исчезли как раз в тот момент, когда я вышел из дома! Я спокойно и деловито пошел, толкая коляску с братом впереди себя, прочь со двора. И, воровато оглянувшись, перешел улицу Трехгорный вал.
Затем я оказался в родном скверике, сел на лавочку и сразу увидел Колупаева.
Колупаев подошел ко мне, чинно пожал руку и вежливо заглянул в коляску.
– Твой, что ли, брательник?
– Ну да, – неохотно подтвердил я. – Мишкой звать. Спит.
– Понятно, – сказал Колупаев. – А то я вижу, тебя все нет и нет. А ты, значит, это... в няньки подался.
Повисла тяжелая пауза.
– Как он вообще... Ведет себя как? – вдруг поинтересовался Колупаев.
Я недоверчиво посмотрел на друга. Но Колупаев смотрел на меня, бесхитростно моргая белесыми ресницами, и в его взгляде не было никакого подвоха.