Мы даже смерти выше...
Шрифт:
Пустых жеманниц, безыскусных шлюх.
А старый штурман, отойдя к окошку,
Едва держась, как будто невзначай
Красотке, нсшей на подносе чай,
Жмт с вожделеньем пухленькую ножку.
Глухой маньяк, желающий не меньше,
Чем этот штурман, в давке, на лету
За полфлорина амстердамских женщин
Ловить, как птиц, порхающих в порту,
Глядит, трезвея, зло на моряка…
Меж тем Рембрандт, взобравшись на подмостки,
Двумя-тремя штрихами с маньяка
Сухим
Потом идт. Теперь проспаться где бы?
Уснув, как грузчик, видит на заре
Матросами заплванное небо
И слышит грусть шарманки во дворе.
Художник Брюллов в сво время сказал: «Искусство
начинается там, где начинается чуть-чуть». Этого «чуть-чуть» у
Коли Майорова было больше чем достаточно.
Коля Майоров жил удивительно просто и скромно. Он не
щеголял ни ярким галстуком, ни новым костюмом, чурался
всего показного, избегал громких фраз. Он был человеком
огромной жизнерадостности. Умел восхищаться искренне, по-
детски. У многих поэтов радость сквозила в стихах,
посвящнных Первому мая, а у Коли Майорова каждый день
было Первое мая!.. И восхищался он только тем, что сам
непосредственно видел, слышал, чувствовал, осязал.
Коля Майоров погиб двадцати трх лет. Невозвратимая
потеря! Теперь Коля Майоров посмертно принят в члены Союза
писателей СССР. Долг его друзей отыскать вс, что успел
сделать замечательный поэт в свои недолгие годы.
57
Коля Майоров должен по праву войти в нашу поэзию, «как
живой с живыми говоря»!
Даниил Данин
Памяти Николая Майорова
Кто-то сказал о встречах военных лет: «И незабываемое
забывается». Это невесело, но правда. Однако правда и другое:
когда незабываемое вспоминается, оно оживает для нас во всей
первоначальной цельности и неповторимости. Это оттого, что
оно тайно живет в наших душах, не изменяясь с годами:
завершенное, оно уже не может измениться.
Больше двух десятилетий прошло с тех пор, как
университетские друзья Николая Майорова расстались с ним, не
простившись. Они уже никогда с ним не увидятся. Исправить
тут ничего нельзя. Этому сроку предстоит только
увеличиваться. Но законы перспективы, не нарушаемые в
пространстве, к счастью, могут нарушаться во времени.
Отдаляясь, образ Николая Майорова не уменьшается и не
тускнеет. А то, что стирается в памяти, наверное, никогда и не
было
Я познакомился с Колей Майоровым за три года до
Великой Отечественной войны — в мирную пору, когда
увлеченные литературой студенты Московского университета
объединились в литгруппу. Как всегда и во всех юношеских
литературных объединениях, там, конечно, господствовали
лирики.
Удивительное дело: во все времена повторяется одно и то
же: молодые поэты, ищущие себя и жаждущие понимания,
находят других, себе подобных, таких же ищущих и жаждущих,
по незримому и неслышному пеленгу, который неведом
посторонним.Когда осенью 1938 года в одном из старых
университетских зданий на улице Герцена студенческая
литгруппа собралась на первое регулярное занятие, Коля
Майоров был незаметен в пестрой аудитории. Но почему-то все
58
уже что-то знали друг о друге, и больше всего именно о
Майорове. Будущие биологи и географы, химики и математики,
физики и историки читали свои стихи. И помню, как из разных
углов раздавались уверенные голоса:
— Пусть почитает Майоров, истфак!
Но он смущенно отнекивался — то ли от робости, то ли от
гордыни. Казалось, он примеривается к чужим стихам,
звучащим в аудитории, мысленно сравнивает их со своими,
выбирает — «что прочесть?» Наконец он вылез из-за
студенческого стола, встал где-то сбоку и начал читать.
Крепко стиснутым кулаком он, этот «Майоров, истфак»,
словно бы расчищал живой мысли стихотворения прямую
дорогу через обвалы строф. И к концу того первого вечера стало
очевидно со всей несомненностью: это будет «первая ракетка» в
поэтической команде университета.
Не для традиционного сопоставления скромности и таланта
упомянул я, что Николай Майоров был незаметен в пестрой
толпе участников университетского литобъединения. Просто
захотелось вспомнить, как он выглядел, каким показался в
минуту знакомства. Совсем недавно, через столько лет после
той поры, один ныне здравствующий поэт уверял меня, что
Коля Майоров был высоким красавцем. Это легко объяснимая
аберрация памяти. Я разубеждал поэта, а потом пожалел, что так
старался. В воображении поэта жил образ Майорова, я же
рассказывал ему про облик своего старого приятеля. А это
разные вещи, и они не обязаны совпадать.
Коля Майоров поразительно не был похож на стихотворца,
как не был похож на «служителя муз» поэт божьей милостью