Мы поднимались в атаку
Шрифт:
День заканчивается спокойно - враг отказался от наступления на нашем участке. Были атаки на соседей, но и там неприятель не добивается успеха.
Незадолго до нашего контрудара погиб Вилен. Его и Петра послали на охрану моста. Ночью они попали под огневой налет. В тот вечер снаряд угодил в пустой блиндаж и разбил Виленову гитару. Когда на рассвете я увидел, что Петя возвращается один, у меня все оборвалось внутри. Он рассказывал и плакал. Отдал мне карманные часы Вилена, доставшиеся ему от отца. На крышке был нарисован эмалью Иван-царевич на сером волке. Закопали бойца Коваленко у моста. Остался написанный Виленом романс на слова Лермонтова, сочинившего стихи в 17 лет; столько же исполнилось и Вилену…
Ужасная судьба отца и сына
Жить розно и в разлуке умереть,
И жребий чуждого изгнанника иметь
На родине с названьем гражданина!
Выживи Вилен, может, стал бы известным композитором, Скольких недосчиталось мое поколение композиторов, врачей, писателей! Лермонтов погиб в 27 лет. А Вилен Коваленко и вовсе не жил: семнадцать - и отняла жизнь проклятая война.
В ночь перед наступлением партийная ячейка нашей роты разбирает заявления о приеме в партию комсорга роты Бек-Мурзы Едзоева и мое. Бек выскакивает из блиндажа радостный, шутливо толкает меня кулаком в бок:
– Иди, тебя вызывают. Желаю удачи, замполит! В низком и тесном блиндаже по обеим сторонам стола на земляных нарах сидят четверо ротных коммунистов: политрук Дудаков, лейтенант Колодяжный, старшина Воробьев, красноармеец Коренец. Неярко светит керосиновая лампа; стыло, как в траншее.
– Садись,- говорит старшина, подвигаясь.- Сегодня принимаем двух таких длинных хлопцев, что приходится нарушать правила, а то они головами накаты пробьют.
Добрый, заботливый Иван Иванович старается снять мое волнение. Рассказываю автобиографию, мне задают деловые вопросы: исполнилось ли уже 18 лет, имею ли сведения об отце, где в данный момент находится мать? Отвечаю, что четыре месяца, как пошел девятнадцатый год, об отце пять лет ничего не знаю, мама эвакуировалась в город Карши Узбекской ССР, где работает врачом.
– Есть предложение: принять,- говорит ротный.- Замполита мы знаем, в боях оправдал доверие и должности своей соответствует. Ставлю на голосование…
Дверь распахивается, и мы встаем, пригнув головы. Входит невысокий сорокалетний человек с четырьмя шпалами в петлицах и звездой на рукаве, с ним военком батальона. Опустив руки по швам, ротный докладывает:
– Товарищ полковой комиссар, парторганизация первой роты рассматривает заявления о приеме в партию воинов, отличившихся в боях.
– Садитесь, друзья,- говорит гость. Я догадываюсь, что это комиссар нашей дивизии. Мне неловко сидеть перед начальством и на вопросы отвечаю скованно.
– Это тот замполит, который бойцов на пленном учил,- говорит Дудаков.- Я писал в политдонесении.
– Помню,- кивает военком.- Неплохо придумано. Врага надо знать близко, особенно его слабые стороны, чтобы наверняка бить.- И мне: - Поедешь в военно-политическое училище, замполит?
– Если можно, товарищ полковой комиссар, после взятия Ростова. Я его сдавал, хочу сам освободить.
Военком кивает: согласен.
– Политрук,- обращается он к ротному,- у вас есть красноармеец Коваленко. Хотим его взять в дивизионный ансамбль.
Наступает тяжелое молчание.
– Поздно, товарищ комиссар,- говорит политрук,- боец погиб.
Военком хмурится, склоняет большую голову, снова смотрит на меня.
– Так после освобождения Кавказа,- говорит он.- До свидания, друзья. Желаю успеха в завтрашнем бою. Наступать будем!
Ранний рассвет. Сегодня 27 ноября. Мы с Илюшкой вернулись с нейтралки, куда ползали с танкистами определить места прохода для их машин. Там саперы снимают мины, наши и немецкие.
Командир взвода пришел от ротного, объявляет нам:
– Слушай боевой приказ! Противник обороняется на рубеже…
Впервые такие слова в приказе, до сих пор было: «Противник наступает…» Как это прекрасно: «Мы наступаем!» Задача: совместно с танкистами прорвать немецкую оборону, освободить город Ардон.
– По местам!
– приказывает лейтенант.- Проверьте оружие. Сигнал атаки - голос и свистки.
Из- под больших, надетых на теплые подшлемники касок глядят на меня серьезные глаза моих боевых товарищей.
Ухает у Архонки орудие, и накатывающийся грохот отдается в недальних горах. Теперь на вражеской стороне сплошная стена огня и взвихренной земли.
– Приготовиться к атаке!
– кричат в окопах. Несколько минут - и опять: - Вперед!
– По траншее заливистые свистки.
Переваливаюсь за бруствер. Справа и слева вылезают ребята. Снимаю с шеи новый ППШ и скорым шагом иду по темному полю. Артиллерия перенесла огонь. Немцы не отвечают. С хрустом отлетают из-под ног стручки гороха. Ускоряем шаг, потом бежим. Вот опрокинутый взрывом вагончик тракторной бригады.
Метрах в двухстах вспыхивают огненные пучки, веерами несутся в нас цветные трассы пуль. Пулеметы! Крики, стоны, команда: «Перебежками - вперед!» Светлеет, и злые трассы не видны, но жалят по-прежнему; начинают метелить минометы. Близкий взрыв там, где лежит Петя. С фырчаньем тяжелый осколок падает передо мной. Поднимаю голову: «Петро, жив?»
Но на том месте, где лежал Петя, дымящаяся воронка. Спешу подальше уйти от страшного места.
– Комбата убило!
– кричат в цепи.
Среди минных разрывов бежит кто-то в знакомой длинной шинели, на боку полевая сумка, в поднятой руке пистолет:
– Вперед, товарищи, только вперед!
И тут же падает. Это старший политрук Бирюков, военком батальона. Теперь по старшинству командование батальоном должен принять комроты - один политрук Дудаков. Нет сил подняться, и нет сил лежать. Начинает бить по ближнему пулемету сорокапятка. Он смолкает. Храбрая пушечка хлещет по немецким окопам. Решаю: досчитаю до десяти, отдышусь и - встану. Счет помогает: сила, которой я не подчинен, рвет с земли. Автомат на руке, пускаю очередь - в ней некоторые пули светящиеся - и бегу, не оглядываясь, кричу: