Мы поднимались в атаку
Шрифт:
Были бы мы ровней, я б тоже не отстал: «Что за вопрос, Сталинград!» Но я отвечаю серьезно:
– Расколотим фашистов, иначе нам не жить.
– Ты прав, Юра, или мы, или они.- По имени он меня впервые называет!
Зашло солнце, пошло дело на вечер, а марш не кончился. Поднятая нашими усталыми башмаками, батальонными повозками, обгонявшими нас грузовиками и орудиями на конной и механической тяге пыль не осела к ночи. Страшная идет пора 1942 года. Позади - оставленный нами Ростов. Отходят под натиском врага части нашего Северо-Кавказского фронта. Приглушенно рокочет передовая. Знаем: там по широкому горизонту всю ночь будут видны малиновые сполохи, а вслед понесутся отчетливые удары бомб. Черное бархатное небо, усыпанное крупными кристаллами звезд, полосуют белые стремительные лезвия прожекторов. Прожекторы гаснут и снова вспыхивают, выискивая вражеские бомбовозы.
На рассвете раздается могучий голос комбата!
– Левое плечо - вперед!
Роты торопливо сворачивают в раскрытые ворота, под арку со свежей надписью на ней: «С новым учебным годом, дорогие ребята!»
Второй роте досталась нетрудная работенка - выносить из классов парты, третьей, как обычно, повезло - ее послали добыть в деревне сено на подстилку. А наша первая, «непромокаемая и непросыхаемая», «любимое детище» командира батальона, должна выделить один взвод на кухню, второй в караул.
Разуться бы хоть на минуту! Будто из тисков вытаскиваю ноги. Наслаждение - сбросить портянки и пошевелить пальцами.
Ноги горят, будто их терли наждаком. На последнем привале, когда уже ни пить, ни есть не хотел, казалось: усну в придорожном кювете, и танком оттуда не выволочь, пока не отосплюсь. А подали команду строиться - сразу проснулся и пулей вылетел на дорогу. Вот опять кричат во дворе:
– Замполит-один, к командиру роты!
Быстро натягиваю башмаки, накручиваю обмотки - «трехметровые голенища», хватаю винтовку и несусь из школьной пристройки, занятой под караулку, на вызов.
Младший политрук Дудаков замещает убывшего в госпиталь ротного, поэтому часть его обязанностей ложится на меня. В заместителях политрука я две недели, официально звание мне не присвоено. Но Трофим Терентьевич отдал мне запасную пару своих нарукавных комиссарских звезд и велел нашить их: «Будешь действовать от имени партии».- «Я же только комсомолец».- «Комсомол - первый помощник партии. Так что - действуй!» До этого политрук приглядывался ко мне и однажды вызвал для разговора.
– Когда стал комсомольцем, номер билета?
– спросил почти в упор. Я ответил в такой же отрывистой, лаконичной манере:
– Одиннадцатого апреля тридцать девятого. Пятьсот тридцать ноль пятьсот двадцать два.
– Помнишь!
– одобрительно кивнул ротный. Тут же выдал серию новых вопросов:
– Сколько классов кончил, какие отметки были по истории, по литературе, по военному делу, какие значки получил?
– Девять,- отвечал я.- Отлично. Отлично. Отлично. «ГТО», «Ворошиловский стрелок», «ПВХО».
– А по математике, как соображаю, на «посредственно» учился?
– В пятом классе даже переэкзаменовку на осень имел.
Мы оба рассмеялись, и политрук признался, что тоже не силен в математике, рассказал, что был до войны секретарем райкома комсомола в Сталинграде и на этой работе обрел манеру задавать вопросы залпом.
– Если человек не тушуется и все запоминает, не заискивает и не теряет чувства юмора - значит, толк из него будет.
Я рассказал о Грише Иваненкове. Дудаков слушал внимательно о незнакомом сотоварище. Вообще я увидел: политрук, как и Гриша, обладает талантом быть внимательным к человеку. На войне это особенно ценное качество: люди раскрываются до конца. Я понимал уже, что уметь слушать для политработника не менее важно умения говорить.
– Хочу, Щедров, назначить тебя замполитом - заместителем политрука роты,- сказал Дудаков.
Я молчал, думал: да мне только восемнадцать!…
– Какие у замполита права?
– продолжал политрук.- Да такие же, как у каждого из бойцов. Обязанности? Их много. Главная - в атаку подниматься первым, прежде всех красноармейцев. Во всем остальном быть для них примером - в бою, в учении, на марше, на отдыхе. Все ясно? Приступай к исполнению новых обязанностей.
Мне почти все было неясно, но я сказал: «Есть!» и повернулся по-уставному через левое плечо. В армии выполняется любой приказ, тем более в нынешней обстановке у нас на юге: бои кипят в донских степях, на Сталинградском и Кавказском направлениях. Суровый приказ Верховного главнокомандующего № 227 потребовал любой ценой остановить врага. Любой ценой!
…Подбегаю к политруку и замираю, стукнув прикладом о землю. Докладываю: явился.
– Отдыхать будем после войны, замполит,- говорит ротный, придирчиво оглядев мою солдатскую заправочку: если не сделал замечания, значит, все в порядке.- Вот тебе газеты, проведи по этим материалам политбеседу на тему: «Ни шагу назад!» Подготовься, составь план и приходи с ним ко мне на утверждение. Роту поднимем в шесть, а в семь ноль-ноль проведешь беседу.- И уже другим, приятельским тоном добавляет; - Юра, знаю, что ты помначкар [2] и вторые сутки без сна, но - война, и я тебе на должности замполита не обещал легкой жизни.
Это моя первая политбеседа. Надо хорошо подготовиться. Хватаю мыло, полотенце, бегу к реке. Она течет с гор, и вода в ней, несмотря на летнюю пору, ледяная. Как умею, стираю подворотничок, портянки - до беседы подсохнут. Бодрый, освеженный взбегаю по круче к школе. Часовой Вилен Коваленко винтовкой шутливо перегораживает дорогу:
– Побудь со мной, замполит, объясни международную обстановку, ибо нуждаюсь в пище духовной и телесной. И сон одолевает.
– Некогда разговаривать,- говорю я.- А поесть сейчас принесу. Дрожу из-за выступления: читать по бумаге не умею, Виля.
– И не учись, балакай от сердца, а не от шпаргалки, замполит!
У нас с другом схожие судьбы: школа, комсомол, война, матери нас без отцов растили. У Вилена голос изумительной красоты, он играет на любом инструменте. Уходя с армией из своего Нежина, захватил справку об образовании и «походный музыкальный инструмент» - гитару: после войны хочет поступать в консерваторию. Война перечеркнула наши планы на будущее, и потому мы прибавляем в конце разгооров на эту тему: «Если живы будем…» А иной раз кто-нибудь из ребят с горячей искренностью скажет: