Мы вернемся
Шрифт:
– Я всегда считал вас хорошим контрразведчиком, Зауер!
Лестные слова шефа, возможность отличиться подняли настроение Зауера. Он решил, что по такому поводу можно и кутнуть. Захватил Ганса и укатил в гестаповском "мерседесе" в офицерское кабаре. Оно размещалось в гостинице, которая до оккупации города называлась "Лондонская". Сейчас ее охранял усиленный наряд солдат из отряда СС. Зауер любил это кабаре. Правда, много шума, но зато безопасно.
У входа их встретил метрдотель, облысевший немец. Усадил за свободный столик, поручил официантке обслужить вне очереди: гости особые, из гестапо.
Зауер и Ганс важно сидели за столом. Здесь им нравилось все: и зал в венецианском стиле, залитый ярким светом, и джаз, то ревущий, то стонущий, и особенно официантки-немки в глубоко декольтированных и коротких, плотно подогнанных по фигуре платьицах бирюзового цвета. Все здесь располагало к мечтательности.
Захмелевшие офицеры поглаживали тучные бедра официанток. Немки покорно давали себя трогать.
Белокурые певички, привезенные из фатерлянда для поднятия морального духа немецких офицеров, в прозрачных платьях исполняли шлягеры. Закончив фривольную песенку, спускались со сцены в зал, охотно присаживались офицерам на колени, пили коньяк.
Ганс в один присест одолел жареного поросенка. И все-таки захмелел. Вскочил на стул, поднял дрожавшей рукой рюмку с коньяком, заорал:
– За победу, господа! За здоровье великого фюрера!
В ответ раздались жидкие аплодисменты, пьяные возгласы.
Сидевшие за соседним столиком летчики переглянулись. Один из них, с Железным крестом, презрительно взглянул на Ганса.
– Тоже мне вояка!
Его друзья рассмеялись.
Зауер едва удержал Ганса, рванувшегося к ним с поднятыми кулаками.
– Ведите себя прилично, или я буду вынужден доложить о вашем поведении господину Кранцу.
– Хоть самому дьяволу!
– Ты – пьяная свинья!
Зауер швырнул на стол деньги и заторопился к выходу. Вслед неслась брань Ганса, кинувшегося к летчикам. Оглушающе заиграл джаз.
Зауер назвал шоферу адрес фрау Эммы, предвкушая, как приятно он проведет час-другой со своей молоденькой секретаршей.
Окно квартиры Эммы, выходившее на улицу, закрывала плотная штора. Зауер вбежал на крыльцо, постучал в дверь. Эмма не выходила. Постучал сильнее. Ни звука. Тогда Зауер что есть силы застучал в окно. И только тогда услышал легкие шаги.
– Эмма, это ты, крошка?
– Разве может быть здесь другая? – недоброжелательно ответила Эмма, не открывая двери.
– Так что же ты медлишь?
– Не могу, милый. У меня Отто Кранц. Зауер опешил. Вот так новость! Его любовница принимает шефа! Да еще бравирует этим.
– Потаскушка! – процедил Зауер и, совсем расстроенный, не сошел – слетел с крыльца. Сел в машину, закурил сигарету. Подумал и сердито приказал шоферу: – В гестапо!
Город был затемнен, фары зажигать было запрещено, и шофер вел машину со всей осторожностью. Только подкатили к гестапо, истошно завыли сирены, по черному небу заметались мощные лучи прожекторов. Забахали зенитки, но их тут же заглушили сильные взрывы. Бомбы ложились точно – на склады боеприпасов и горючего. Взметнулись огромные языки пламени.
Неподалеку от гестапо находилась крупная автобаза. Бомба угодила в самую гущу машин.
Зауер стремглав вбежал в бомбоубежище, оборудованное из массивных железобетонных плит на большой глубине под зданием гестапо. Увидев его, гестаповцы удивленно воскликнули:
– Живы?!.
– Не собираюсь отправляться на тот свет!
– Но офицерское кабаре взлетело на воздух! – пояснил один из гестаповцев. – Вы же там были с Гансом. Считайте, что вернулись с того света!
– До него стало что-то очень близко, – побледнел Зауер.
Начальник городской полиции Раздоркин восседал в кресле за письменным столом и внимательно читал какую-то бумагу. По сдобренному медовой улыбкой лицу можно было подумать, что он очень рад, в восторге. Еще бы! Направление из гестапо! Не каждому удастся получить, а вот Петренко, что слишком вольно сидит перед ним, получил. С такой рекомендацией! Тут и вопроса нет – зачислить или не зачислить. Только вот… Раздоркин не выдержал, лицо его затуманилось, глубокие складки вспахали низкий покатый лоб.
До этого случая Раздоркин сам подбирал полицейских и следователей. Согласует с гестапо и назначит на должность. Да взяточку не забудет взять. Петренко – первый, кого гестапо само направило служить в полиции и не испросило его мнения. Вот это и озадачило начальника полиции. Потребовать и от Петренко положенную суммочку или воздержаться?.. Чего доброго, еще нажалуется, погоришь. И лишать себя этого налога вроде бы ни к чему…
Раздоркин еще. раз внимательно прочитал направление, исподлобья поглядывая на Петренко. Рука его, тронутая нервной дрожью, уже который раз ложилась на глубокую залысину и терла, терла ее до красноты. Может, подкоп какой под него?.. Раздоркин разгладил обеими руками редкие рыжие волосы, снял очки, подумал немного, не зная, как похитрее выяснить, какие отношения у Петренко с гестапо?
– Вы сами, извиняюсь, захотели работать в полиции или вам, извиняюсь, посоветовал кто? – спросил он вкрадчиво, склонив голову набок.
– Сам, господин начальник, сам, – ответил Петренко, наслаждаясь растерянностью начальника полиции.
Раздоркин снова трет уже совсем покрасневшую залысину, щурит отекшие глаза и с подходцем спрашивает:
– Вас, видать, хорошо знают в гестапо?
– Не только в гестапо. Меня хорошо знают также и в штабе армии.
Раздоркин поперхнулся. Взяточка, кажется, летит коту под хвост! Тут не до нее: определенно не зря направило гестапо этого самодовольного Петренко, предателя! Простуженным голосом прохрипел:
– Великолепненько! Великолепненько!
Вынул из ящика стола начатую пачку немецких сигарет, протянул услужливо Петренко.
– Кто же эти ваши благодетели, если не секрет, разумеется?
– Какие могут быть секреты от вас, господин начальник, – ответил Петренко, думая, как такого некультурного назначили на такой высокий пост? Не могли лучше, что ли, найти?.. Закурил, небрежно бросил: – Охотно назову моих благодетелей: господин Зауер из гестапо, командующий армией генерал фон Хорн, ну и некоторые другие, занимающие превысокие посты.