Мятеж
Шрифт:
Явная чепуха, но мы не возражаем, сносим молча.
Мы наблюдаем зорко их поведение, замечаем, как стараются они распылиться по одному, заглянуть сюда и туда, понюхать, увидеть, узнать, в каком положении наши дела, какими средствами и силами располагаем. А мы как будто случайно прихлопываем наглухо одну дверь за другой, не выпускаем их из тесного кольца, в пустой комнате ведем пустые разговоры. Уж сразу видно по уклончивым ответам делегатов, что толку от них никакого не будет, что пришли они сюда единственно как сыщики и всем их словам и завереньям грош
– Так почему же, говорите, задержали наших представителей?
– А не знаем, - уклоняются они, - мы этого не знаем. Мы на это не уполномочены...
Говорят и все переглядываются: дескать, не обмолвились ли чем опасным?
– Мы только присланы сообщить вам, что крепость настроена очень миролюбиво... (Миролюбиво... миролюбиво...
– прогудели в поддержку три-четыре голоса...) и так же не хочет проливать кровь, как вы. Ваши делегаты об этом говорили нам в крепости, вот мы и пришли уверить вас, что тоже настроены мирно... (Мирно... мирно...
– прогудели снова голоса.)
– Тогда в чем же дело, товарищи? Из-за чего, собственно, выступил гарнизон, какие вопросы вас особенно встревожили, - давайте попробуем договориться.
– Нет, мы этого не можем...
– Да, не можем, совсем не можем... никак не можем...
– поддерживали крепостники говорившего.
– Почему же нет? Ну, хоть только предварительно...
– И предварительно не можем, на это нас не уполномочили, мы всего-навсего пришли успокоить вас...
– Но почему бы вам не вывести войска из крепости и не начать с нами настоящие, серьезные переговоры...
– А вот двадцать шестой полк придет...
– Что двадцать шестой?
– Когда придет, тогда поговорим... Без него мы говорить не можем, надо сразу за всех объяснить...
Так мялись уклончиво добрых полчаса.
Мы хотели было повести протокол этого "совещания" и подписаться под тем, что заявляют обе стороны. Но крепостники наотрез отказались и никак не хотели даже назвать свои фамилии.
Дело не клеилось. Они держались двусмысленно, ни слова не сказали путного, долбили одно:
– Мы только успокоить... Мы пришли вас только успокоить...
Нет уж, спасибо за этакое "успокоенье": ишь, как выглядывают, сквозь стены стараются рассмотреть - что там укрыто.
Сидим, полные взаимного недоверья, ловим друг друга на каждом слове, прощупываем, выпытываем, один другого сбиваем и путаем, выстукиваем-определяем слабые места.
С крепостной делегацией пришел и Сараев, верненский комендант, которого крепостники арестовали, держали долго где-то под запором, а теперь решили использовать:
– Если не воротишься, - заявили ему, - знай, что и Муратова и Шегабутдинова прикончим...
Мне все хотелось поговорить с Сараевым с глазу на глаз, узнать у него точно, что там творится, в крепости, но сделать этого никак было нельзя, мы сидим у всех на глазах, и за ним, за Сараевым, крепостники усиленно следят. Мы только встретимся глазами, - и вижу я по его серьезному, тревожному взгляду, что неладно дело. Он в ответ на вопросительный
– Плохо, дескать, очень плохо.
Но поговорить так и не удалось.
Пока сидели мы и толковали, крепость по телефону запросила прислать новую - полномочную делегацию, с которой могли бы там срочно обсудить все "наболевшие вопросы красноармейцев".
Делать нечего, надо слать, и слать именно теперь, пока крепостная делегация у нас. Мы ее не выпустим до тех пор, пока наши ребята не вернутся обратно...
Собрали четверку, послали: начподива Кравчука, Павла Береснева и двух курсантов - Копылова и Седых. Задачу им дали - не договариваться окончательно, а только пощупать почву, осмотреться, уловить крепостные настроения, приглядеться к главарям, прикинуть силы крепости, узнать, чего она определенно хочет, как будет этого добиваться и до какого предела нам необходимо уступать...
Снарядили, послали. А мы тут, в штадиве, продолжали с этой невинной делегацией вести целомудренную болтовню.
Пару слов надо сказать о делегате нашем, Павле Бересневе. Его накануне восстания за какие-то старинные, а может быть, и новые грехи собирался арестовать особотдел. Поздно вечером, когда закончилось заседание конференции, часов в десять Береснев пришел искать защиты в штаб дивизии и обратился к начдиву Белову, а тот отложил дело до утра. Береснева пока оставил у себя, в штадиве, а рано утром хотел выяснить все лично с Масарским. Но утром - вот оно что случилось. Тут, разумеется, было не до Береснева. Иные из наших товарищей уверяли, что Береснев и есть главный вождь мятежа, что он это все лишь подстроил и с целью толкается в штадиве, чтобы знать все самому непосредственно и в нужную минуту, когда все ему станет ясно, даст приказ о нашей кончине!
– Остерегайтесь Береснева, - говорили они, - это известный бандит. Он такие тут по Семиречью штуки выкидывал, что давно повесить надо... Арестовать его следует немедленно и держать до конца...
Надо сказать, что в свое время Береснев командовал всеми войсками Семиречья, считался отличным партизанским командиром, отличался отвагой, безумной личной храбростью и железной волей. Среди своих бойцов он имел большую популярность, но у командования числился на худом счету за попустительства своей братве, которая была так охоча до грабежей и хулиганства. Этому Береснев никогда не поперечил, хотя сам, по-видимому, и был неповинен: просто гладил "бражку" по шерсти, своеобразно охранял свой "авторитет".
К начдиву Береснев имел какое-то исключительное доверие и уважением проникнут был необыкновенным, почему и обратился теперь именно к нему за помощью.
Мы с Панфилычем советовались:
– Посадить не штука, но будет ли толк? Во-первых, крепость разъярится, узнав, что Береснева арестовали, и черт знает чем кончится этот взрыв протеста. Затем, не лучше ли вообще попытаться использовать его в своих делах?
Мы отозвали Береснева в отдельную комнату и сказали примерно следующее: