Мятежный дом
Шрифт:
Мария ничего не ответила, только подняла платок — но вытерла не свои слезы, а лицо Дика.
Он взял ее за руку — и проснулся окончательно.
Он держал за руку Баккарин, которая вытирала ему лицо салфеткой.
— Уже пора? — спросил он. Женщина кивнула. Потом сказала:
— Ты свободный человек, Ран. И ничем больше не обязан Ройе. Я принесла тебе одежду, деньги и лекарства. Я выведу тебя из дворца. Вот карта, вот ключ от снайка: поедешь на экостанцию к Этану Лееву,
— Спасибо, — сказал Дик. — Но нет. Я не просто должен это сделать, я хочу это сделать. Вы понимаете?
— Еще как. Я сама хочу это сделать, только без дурацкого спектакля, именуемого дуэлью. Ты не обязан рисковать, Ран. Нуарэ должен умереть, но пусть он умрет как крыса, а не как воин.
Дик помолчал, держа ее за руки, потом спросил:
— Ты поцеловала меня тогда… из-за госпожи Лорел Шнайдер?
— Да.
— Знаешь, когда меня упрекают за нее, мне почему-то обидно. Но когда хвалят… это еще хуже.
Баккарин сказала вместо ответа:
— Северин и Ройе знают, что я здесь. Знают, что я тебе предлагаю, потому что знают меня. Проблема с вендеттой разрешится, если Нуарэ убьют имперцы — а желающие, как ты знаешь, есть. Ты никого не подведешь и никого не предашь.
— Кроме себя, — Дик потер начавший ныть бок. — Вот зараза. Если это сердце, то почему болит не оно?
— Не знаю. Пауль — врач, а я в этом не разбираюсь. Ран, никто не требует, чтобы ты дрался в таком состоянии…
— Я не буду драться, Баккарин. Я его просто убью, и все. Вот увидишь. Пауль передал мне какое-то лекарство?
— Да, — Баккарин достала из пакета упаковку пластырей. — Прилепи слева, чуть пониже подмышки.
Дик распечатал и прилепил один. То ли это было самовнушение, то ли так хорошо действовало лекарство — но от пластыря сразу поползло в стороны приятное онемение.
— Пауль сказал, что это противосимптомное средство, — сообщила Баккарин. — Тебе станет легче, но ты не выздоровеешь.
— Понятно, — Дик поднялся, потянулся, размял шею, принял упор лежа и отжался несколько раз.
Болит. Все равно, когда двигаешься — болит. И слабость.
Он сел в кресло, отдышался. Ничего страшного. Просто нужно беречь силы и не закатиться в обморок до начала схватки. А там на все про все уйдет секунды две.
Дик ни на йоту не сомневался, что убьет Нуарэ. Это было решено, подписано и скреплено печатью. Симатта.
А что будет потом (и совсем потом) — его не волновало совершенно.
Он знал, что Мария в его сне плакала и о нем тоже. Что он давно уже идет по тоненькой ледяной корочке над горячей бездной преисподней — и все ресурсы прочности у этой корочки выработаны давно. Почему вавилоняне думают, что мы боимся ада? — удивился он мимоходом. Нежели так трудно понять, что даже когда ты идешь к краю — достаточно знать, что для кого-то есть и рай, а для кого-то просто жизнь, и что по пути в бездну все же можно радоваться тому, что эти люди защищены от твоего, лично твоего зла?..
— Пошли, — сказал он.
— Погоди секунду, — Баккарин раскрыла пакет. — Я отбрыкивалась как могла, но они все-таки всучили мне эти идиотские церемониальные белые штаны…
Дик взял протянутую ею тряпочку, которая казалась маленькой даже на кукленка. Растянул на пальцах, осмотрел элегантный гульфик.
— Выглядит как белье для мальчика в изысканном доме.
— По правилам смертельного поединка, — кисло сказала Баккарин, — у участников не должно быть возможности спрятать под одеждой защиту. Включая, — она вздохнула, — паховые «раковины». Надо натянуть вот это вот — или ничего.
Дик почувствовал, как рот ползет в сторону, и ничего не смог с этим сделать.
— Пусть вот это вот Нуарэ себе на голову натянет, ему пойдет, — сказал он. — А я пойду так. Если скажут, что армейские трусы им плохи — так мою голую задницу видела половина Пещер Диса, и никого это особенно не бравировало.
— Ты хотел сказать «не фраппировало»?
— Да. Наверное.
Баккарин протянула ему вязаную тунику с длинным рукавом.
— Надень. До дуэльной площадки неблизкий путь, а по дворцу гуляют сквозняки.
По дороге к дуэльной площадке Дик хорошо разогрелся, поскольку путь и в самом деле был неблизкий — но помимо этого он преисполнился такого отвращения ко всей ситуации, что во рту было горько, словно гарью надышался.
Судя по лицам братьев Ройе, братьев Огата и одинокого Дельгадо, они чувствовали себя точно так же.
— Ты почему не переоделся? — спросил Ройе. Сам он был в плотной накидке вроде пончо, а из-под накидки выглядывали белые репетузы, вроде тех, что приносила Баккарин.
— Потому что мы так не договаривались, — прошипел Дик. — Насчет дуэли уговор был, а клоуном наряжаться — не было. Хватит с меня, что Кухулином наряжали.
Ройе хотел что-то сказать, но тут вошли под конвоем Нуарэ и Дормье, тоже в репетузах и накидках, а с ними — оро, да это же сам полковник Ольгерд!
Увидев Дика, полковник слегка остолбенел. Потом осторожно спросил:
— А… этот молодой человек… Это тот самый кто бросил вызов?
— Принял вызов — поправил Ринальдо Огата. — Да, это Ричард Суна. Вы знакомы?