Мятный поросенок
Шрифт:
– Глянь-ка, Тео, а вот идет эта миссис Багг.
Она приближалась к ним своей странной ползучей походкой, а рядом с ней - долговязый мальчик. Мама сказала:
– Обожди, Джеймс, мы теперь не можем уехать: она решит, что мы ее игнорируем. Еще минуту, только перекинусь словечком с этой бедняжкой.
Полл припомнила, что миссис Багг тоже так называла маму: «Бедняжка Эмили». Но у мамы это прозвучало по-доброму, не то что у той. Миссис Багг оперлась рукой о край двуколки и оглядела маму своими колючими зелеными
– Так вы, значит, покидаете нас, Джеймс?
Отец улыбнулся:
– Еду по делам, миссис Багг. Как вы поживаете? Как ваш Ной?
Ной был высокий крупный парень с маленькой головой и ушами маленькими, как у его матери. Глаза тоже зеленые, но побольше и посветлей - как спелый садовый крыжовник.
Миссис Багг сказала ему:
– Скажи что-нибудь, Ной.
– Привет, - сказал Ной и уставился в землю.
Мама весело заговорила:
– Ной, кажется, ровесник Тео. Помню, Сара приезжала к нам, когда Тео только родился, и сказала, что у тебя тоже сын. Наверное, они будут учиться в одном классе. Тебе нравится ходить в школу, Ной?
Ной глянул на нее сквозь свои белесые ресницы и хихикнул.
Миссис Багг сказала:
– Неужели Ной и твой Тео одногодки? Прямо не верится. Мой такой здоровенный детина, а твой вон какой субтильный. Наверное, тебе не раз пришлось поволноваться, выживет ли он.
Ной опять хихикнул себе в кулак. Его глаза-крыжовины следили за Тео, который отвернулся, делая вид, что не слушает.
– Тео маленький, но крепкий, - сказала мама, - и он подрастет, дай срок. А ты, Мериголд, по-прежнему работаешь у мистера Маллена? Он все такой же старый выжига? Минуту назад, когда мы с ним тут толковали, он казался совсем не страшным. Даже наоборот, что он, что я - такие взаимно вежливые! «Да, мистер Маллен», «да-да, миссис Гринграсс». Сделал мне шляпой, вот так, весь мягкий, как мякиш, а я вдруг вспомнила, как он, случалось, вдруг свирепел и врывался к нам в мастерскую, орал, и ругался, и махал тростью, потому что мы, швеи, девчонки, бывало, шумим больше, чем ему нравилось. И как мы иногда доводили его нарочно. В общем, я старалась изо всех сил сохранить серьезное выражение лица.
– А вот мне теперь и стараться не приходится, - сказала миссис Багг.
– Я, в моем положении, не могу себе позволить смеяться над стариком Малленом. Да и одеваться с иголочки каждый будний день и разъезжать в экипажах.
Она опять покачала змеиной своей головой, рассмеялась с присвистом - это, мол, шутка, не более. Но Полл знала: это злоба, и ничто иное. А у мамы улыбка сошла с лица.
– Но ты ведь знаешь, Мериголд: все мое семейство я обшиваю своими руками, а эта двуколка напрокат взята.
Вид у мамы был расстроенный, пристыженный, и Полл так обозлилась на миссис Багг, что, кажется, пришибла бы ее на месте. Двуколка катилась по
Стягивая перчатки, Эмили Гринграсс проговорила, обращаясь то ли дочке, то ли к самой себе:
– Что ж, поделом мне, дуре: расфрантилась, будто леди, а у самой ни гроша за душой.
Откалывая и снимая шляпу перед зеркалом и втыкая в тулью длинныe булавки, она сама себе состроила гримасу. Полл подошла к ней сзади, глянула на мамино отражение и даже перепугалась:
– Мама, не плачь!
– Да нет, - ответила мама, - я ничего.
Но голос у нее дрожал, а когда она обернулась и прижала дочку к себе, Полл слышала, что дыхание у мамы прерывается и китовый ус поскрипывает в ее корсаже. Тогда Полл тоже немного поплакала, для солидарности, пока мама не сказала:
– Все, довольно. Кончаем оросительные работы. Только бы папа не догадался, какие мы обе дурехи. Ему и без того нелегко оставлять нас всеx, а тут мы еще свалим на него свои печали. Нет уж, сделаем-ка веселые лица, чтобы он уехал с легкой душой.
ГЛАВА 3
Всю мебель, оставшуюся от их лондонского жилья, поставили в маленькой гостиной. Ценные вещи были проданы - круглый ореховый стол, и дедушкины часы, и красивые, в стиле «чиппендель», стулья. Остался только книжный шкаф, отделанный бронзой и с потайным ящиком, который сам выскакивал, если нажать кнопочку сбоку. Шкаф перевезли в Норфолк, а заодно мамину ножную швейную машинку и старый кожаный диван, который в лондонском доме помещался на кухне - чересчур обшарпанный для гостиной.
– Поставим-ка его под окошком, - сказала мама.
– Будет наш наблюдательный пост.
Все коттеджи на их улице имели позади маленький садик, а фасадами выходили на Маркет-сквер. И этот диван, если встать коленками на его скользкую кожу, был как ложа в театре: за окном все время что-нибудь разыгрывалось - люди шли, кто в магазин, кто в церковь, кто в общественную пекарню печь пироги; сновали повозки фермеров и цыганские кибитки; охотники спускали здесь своих собак; оркестр Армии спасения играл дважды в неделю, а то и чаще; облаченный в мантию городской глашатай выкрикивал сперва: «Слушайте! Слушайте!», а потом зачитывале объявление.