На далеких окраинах
Шрифт:
— Давай на мой меняться, — приставал к нему все тот же киргиз и протягивал какую-то полосатую ветошь.
— Отстань...
— Я не много возьму придачи; ты смотри, мой совсем новый...
Подошло еще два джигита и сели рядом с Батоговым.
— Что-то спать не хочется, — сказал один из них.
— Целый день дрыхли и без того, — произнес другой и оба взглянули на Батогова.
— Это невыносимо... — чуть не вслух простонал Батогов. Он встал.
— Сиди!..
Его ухватили за шаровары.
— Оставь!.. Пусти.
— Да ну, куда тебе спешить?
Две руки сразу посадили, почти повалили его на землю.
— Все кончено, — подумал несчастный.
Оба киргиза засмеялись.
— За полночь переходит — смотри.
Глаза Батогова тоже устремились невольно кверху.
Та звезда переходила уже с того места.
Сердце несчастного стучало так сильно, что могли бы и другие слышать эти учащенные, глухие удары, так по крайней мере казалось Батогову; голова его горела, а между тем всего его трясло как в лихорадке... «Разве силу пустить в ход, — мелькнуло у него в голове... — Все равно пропадать... А может быть...» Он рванулся.
Его никто не держал, на него только смотрели.
— Да что ты, опять заболел? — спросил у него джигит...
— Ну, куда идешь? Погоди, еще спать рано.
— Ты нам сказку расскажи...
— Помнишь ту, что прошлый раз не досказал... про царя с длинной бородой...
«А, может, и вправду они ничего не знают?» — подумал Батогов и начал успокаиваться.
— Да, ну, рассказывай...
— Ах, чтоб их проклятых... в крюк свело! Эка развылись...
Теперь уже вытье собак стало действительно невыносимо: оно, мало-помалу, переходило в яростный лай. Рыжий тощий пес, лежавший неподалеку, рванулся с места, взвизгнул и понесся в темноту.
— А ну их к самому дьяволу! Что же сказку-то?
«Ну, вовремя», — думал Батогов.
Человек пять быстро прошли мимо костра. Они шли за собаками, шли прямо к лощине.
— Так вот стали чесать царю бороду, — начал Батогов дрожащим, задыхающимся голосом.
— Постой, ты не с того начал, — прервал его один из слушателей.
— Ну, не мешай, он знает.
— Принесли большой золотой гребень...
— Загороди горят! — пронесся крик по аулу.
В противоположной стороне вдруг взвилось красное пламя. Огненные языки словно живым кольцом охватили огороженные камышом пространства. Запертые там жеребята зашатались, ошеломленные, вытаращив глаза, подняв кверху свои короткие хвостики... Все кинулись туда.
Резкий свист послышался с другой стороны. Батогов понял все. Он хотел бежать, ноги словно приросли к земле; хотел крикнуть — звук пропадал еще в горле, не вырываясь на свободу.
— Да, время уходит. Господи!.. Что же это со мной?
Новый свист пронесся в воздухе...
Вдруг в него вцепились и крепко охватили его корпус женские руки...
— А... ты уходить?.. — завизжала Нар-Беби и повисла на нем, чуть не повалив его на землю этим порывистым движением.
Сознание воротилось в Батогову. Новая опасность воскресила в нем все его силы.
Руки, сжимавшие его с такой силой, мгновенно разомкнулись, и Нар-Беби тяжело, почти без стона, не то упала, не то присела на песок и тихо запрокинулась навзничь. Страшный удар кулака Батогова пришелся как раз по ее виску.
Бегом, не разбирая препятствий, кинулся Батогов к лощине, ему под ноги подвернулась какая-то собака; он упал. Со стороны горевших загонов доносились крики. Тонкие, камышовые загороди сгорели быстро... и все погрузилось снова в глубокий мрак; даже костры почти потухли, потому что, в минуту тревоги, некому было подкладывать топливо. Разбежавшиеся жеребята шныряли и путались между кибитками. Перед Батоговым стояли две совершенно оседланные лошади и фыркали, косясь на аульную тревогу. На одной сидел всадник, другая свободная, без привязи, с закинутыми на седло поводьями, била копытом сырой песок, вытянула свою красивую шею и втягивала дрожащими ноздрями пропитанный дымом и туманом ночной воздух.
— Садись, тюра, времени терять нечего, — говорил Юсуп торопливым, радостным и вместе тревожным полушепотом.
— Орлик, мой Орлик!.. — всхлипывал Батогов, садясь поспешно на лошадь. Он не в силах был удержать душивших его рыданий. — Господи! Я думал было, что уже все пропало. Юсуп, родной мой!.. Нар-Беби — я убил ее... кажется... Пожар помог... сказку говорил... Юсуп, да ты слушай!.. Ведь та звезда... помнишь, в ауле? Я видел — она с ума сошла... Дошли вы до границы, а? Да говори же... Ведь это воля... свобода!..
Юсуп на всем скаку снял с себя верхний халат и накинул его на голые, дрожащие плечи Батогова.
Они неслись во всю прыть своих лошадей...
Далеко сзади чуть мерцали аульные огни, шум и голоса замерли вдали; давно уже отстала преследовавшая их сначала собачья стая.
Перед ними расстилался необозримый мрак ночи. Этот мрак словно проглатывал беглецов; казалось, по воздуху неслись кони в своей отчаянной скачке. В отуманенных слезами глазах Батогова мерцала только одна та звезда.
А в эту минуту в ауле Курбан-бия на ту же звезду пристально смотрели еще два глаза. Томительный вопрос виден был в этом полуугасавшем взоре, словно от этой звезды ждали роковой вести, способной или вновь воскресить, или же совсем доконать эти слабые остатки жизненной силы.
VIII
На привале
Однако теперь уже можно и потихоньку ехать, — говорил Юсуп, сдерживая лошадь.
Они уже часа два скакали, предоставив лошадям самим разыскивать себе удобную дорогу. Юсуп только берег главное направление. Несколько раз верный джигит должен был нагибаться и придерживать за повод горячившегося Орлика.
Батогову все казалось, что они слишком тихо едут, слишком медленно удаляются от ненавистного аула. По временам ему чудились топот сзади, приближающиеся крики и свист; лай собак все еще звенел у него в ушах, и он, все сильней и сильней, сжимал ногами взмыленные бока лошади, оглядываясь назад и прислушиваясь к этим страшным звукам... Раз даже ему показалось, что его схватили и тащат с седла... Голос Нар-Беби шептал: «Нет, не уйдешь... куда?..»
— Да ну, тюра, не бойся, — говорил Юсуп, почти вплотную прижавшись к Батогову. Он словно понимал, что творится в душе беглеца.