На далеких окраинах
Шрифт:
Светлей и светлей становилось небо, и ясно вырезывались кустарники колючки и между ними какие-то угловатые черные камни, разбросанные по гребням скатов лощины. Лощина эта шла извилиной, точно русло когда-то протекавшей реки; рыхлый, влажный темно-красный песок покрывал ее дно и сквозь этот песок, словно щетина, пробивались красноватые стебельки степной осоки (ранга).
Юсуп развязал свой куржум и достал оттуда кунган, мешочек с чаем, целую баранью лопатку, не то вареную, не то пареную, не то просто сырую — по виду разобрать было довольно трудно, и принялся устраивать завтрак.
— Тут если мы и огонь разведем, — говорил он Батогову, — такой маленький, так нас никто не увидит. Набери-ка сухой колючки, вон там по окраинам. Да, смотри, не опейся... Ты немного, сразу-то…
Последнее замечание было произнесено по поводу того обстоятельства, что Батогов, припав на живот у самого края вырытого родника, почти не отрывал рта от его поверхности.
Не более, как через четверть часа маленький кунганчик закипал, поставленный к самому огню, и мирза Юсуп взвешивал у себя на руке отсыпанную из мешочка порцию зеленого бухарского чая.
Батогову сильно хотелось спать, да и сам Юсуп раза два клюнул носом.
Принялись завтракать,
— Теперь вот что, — говорил джигит, навязывая лошадям торбы с ячменем. — Я полезу туда наверх, а ты спи. С того гребня далеко видно, и ежели что замечу... Да ну, ложись же...
И он полез наверх, где, выставив свою голову между двух больших камней, принялся, лежа на брюхе, наблюдать окрестности.
Целый день просидели беглецы в своей лощине, поочередно вылезая на сторожку. Покуда один спал, другой сидел, да поглядывал. С высоты гребня далеко видно было кругом, и всякая опасность могла бы быть замечена вовремя.
Для Юсупа время не тянулось, вероятно, слишком долго; он все находил себе какую-нибудь работу; то у лошадей что-то возится, то во вьюках копается, то оружие сотый раз сальной тряпкой смазывает... Все время он что-то говорил и напевал. Нельзя было разобрать, с кем он разговаривает: с Батоговым ли, с лошадьми ли, так ли просто сам с собой... но ни на одну секунду эта живая, впечатлительная, полудикая натура не могла успокоиться.
Для его русского товарища день казался бесконечным, и он несколько раз говорил:
— Э, да какой дьявол нас увидит? Гнать и гнать поскорее.
А Юсуп на это всякий раз отвечал:
— Лучше один день пропадет задаром, чем наши головы. А уж если попадемся, то навряд отвертимся.
Облачка пыли там и сям носились по горизонту. Затаив дыхание, присматривались беглецы к этим клубам.
— Сайгаки, — говорил Юсуп, — а может быть, куланы.
— Туркмены! — произносил, стиснув зубы, Батогов и припадал к самой земле, плотно-плотно, словно хотел втискаться в нее своим телом.
— А что, не моя правда? — тихо смеялся Юсуп. — Смотри, вон они к барханам подрали — вон, отстал один... А вон еще пара...
— Эх! То есть, кажется, один бы десятерых уложил, если б пришлось схватиться...
При одной мысли о погоне и возможности схватки, Батогов чувствовал, как конвульсивно сжимались мускулы, ногти сжатых в кулаки пальцев впивались в горячие ладони, глаза горели лихорадочным жаром... Силы удваивались.
— Я только одного боюсь, — сообщал Юсуп. — Там на Заравшане неладно. Если русские погонят Назар-Кула, то он, пожалуй, на нашу дорогу отойдет... Да вот и Садык со своими оборванцами в той стороне шатается.
— Ну, теперь уж больше на Аллаха налегать нужно, — заявлял Батогов.
— Не без него, — лаконично отвечал Юсуп и что-то соображал, разыскивая у себя по швам халата белых паразитов.
— Я к тому больше речь веду, — начал опять Юсуп, — что это все бы еще полбеды...
— Это попасться-то?
— Нет, как бы мы попались? Ты, смотри, тебя обрили вот, голова твоя совсем голая, как колено. Ну, и к роже твоей надо долго приглядываться, чтобы узнать, что ты за птица; подумают — такие же шатуны, как и они... Ну, и обойдется...
— Так что ж тебе страшно, что на нашей дороге они бродят?
— Человек такой есть там.
— Какой?
— Нехороший... Он-то, пожалуй, и хороший человек, да для нас с тобой нехороший. Ты его знаешь.
— Кто такой?
— Да помнишь, тот седой, высокий такой, в прежней шайке что был?..
— Не помню.
— Сафаром его звать.
— А... сказочник! Да ты как же с ним встретился?..
— Привел Аллах... Он сперва не узнал меня, да Орлик твой выдал, эдакая лошадь приметная?..
— Ну, что же вышло из того?..
— Схватились немного... Я-то не затрагивал. Мне бы только удрать... Ну, а они наседают... Да хорошо, что я не слезал с лошади, а то пропал бы. Сафар-то орет во все горло: «Бери его!..» Они ко мне!.. Повозились немного... я, кажется, кого-то стукнул... и меня тоже зацепили... ну... а потом я ушел...
— Это все в тот раз, когда из аула отлучался?..
— В тот самый... Как ведь боялся, чтобы не выследили!..
Обе лошади давно уже беспокоились и нетерпеливо рыли ногами землю; особенно заметно волновался Орлик.
— Что с ними? — произнес Батогов, поднимаясь на ноги. — Они что-то чуют?..
— Непогоду чуют, я уже давно за ними замечаю, — отвечал Юсуп. — Да вот, гляди, какая туча с востока поднимается. Да и холодом как потянуло! Смотри, как раз буран разыграется.
— А не пора ли нам собираться? Время-то к ночи.
— А это!..
Юсуп показал рукой на небо, которое все темнело и темнело, и в этой медленно, неудержимо надвигающейся темноте, словно пороховые облака, неслись и стлались низко по земле пыльные вихри. Какой-то стройный, свистящий шум доносился до самой лощины, и сквозь верблюжьи халаты прохватывали резкие струи холодного ветра.