На далеких окраинах
Шрифт:
— Они гонятся... нам не уйти... вот они!.. — шептал Батогов.
— Да никто не гонится... Им не до нас теперь. У них такой переполох. Ведь это я им запалил загороди... Они, может быть, и не хватятся тебя сегодня ночью...
— Не хватятся? Нет, уже хватились... Там, у самого костра...
Батогов живо представлял себе, как озадачатся все, найдя у самого огня Нар-Беби без всякого признака жизни.
— Эк я ее свистнул, — думал он и сам чувствовал, как под его кулаком хрустнули, подаваясь, височные хрящи несчастной.
Мы уже верст двадцать ушли... надо поберечь лошадей, — говорил джигит. — В такую темь они и гнаться не станут. Почем им знать, куда? Ни следа не видно, ничего... Да и кому гнаться за нами? Лучшие кони с мирзой Кадргудом, да и тем далеко до наших. Вот золотистый, так тот был бы хорош, да я ему, на всякий случай, ноги попортил...
Предусмотрительность Юсуна выказывалась в полном блеске. На всем скаку обе лошади шарахнулись в сторону. Это было так неожиданно, что даже такие ездоки, как наши беглецы, чуть не вылетели из седел.
— А черт бы вас драл, — крикнул Батогов.
Крякнул и Юсуп, уцепившись обеими руками за гриву.
Несколько шакалов, взвизгивая по-собачьи и огрызаясь, теребили какую-то темную массу, должно быть, околевшего верблюда; они рассыпались врозь, поджав хвосты, при виде двух всадников, неожиданно налетевших из мрака на их пирушку.
— Ну, мы на хорошей дороге, — произнес Юсуп, разглядевший, в чем дело. — Это караванный путь к Митану. Нам теперь все правой стороны держаться надо.
Они поехали крупным степным шагом. Лошади потряхивали головами и отфыркивались. Шутя пронеслись они это пространство, и, казалось, по одному знаку всадников, готовы были снова проскакать столько же.
Несмотря на сильный холод осенней ночи, Батогов был весь в поту, и его начинала мучить нестерпимая жажда.
— С тобой есть вода? — спросил он Юсупа.
— Еще чего захотел?.. — ухмыльнулся джигит.
— Пить хочу... так и горит внутри, — говорил Батогов.
— Погорит, перестанет…
Юсуп относился теперь к своему «тюра» гораздо фамильярнее, чем до плена... Прежняя рабская, немного собачья покорность и подобострастие исчезли; все это заменилось другим, более хорошим чувством. Дикарь инстинктивно чувствовал, что теперь они оба «тюра», оба джигиты... Теперь они только товарищи... И если бы в настоящую минуту Батогов дал ему по уху, как прежде, за дурно сваренный глинтвейн, то, наверное, Юсуп ответил бы тем же.
— Ну, потерпи немного, потерпи... К утру мы будем у ключей; там есть вода, хорошая вода есть; я две недели тому назад был, видел; а народу там нет; все ушли к озерам... я и это знаю. Я все знаю: кто куда откочевал, когда где будет. Все знаю. Я ведь за этим и ездил, помнишь тогда. Это я дорогу искал настоящую, такую дорогу, чтобы, кроме нас, никого людей на ней не было бы в эту пору...
— Сзади бояться нечего, — говорил джигит, с оживлением передавая Батогову свои соображения. — За нами, что за ветром, не угонятся. А вот, чтобы нас не перехватили на пути, вот тогда беда была бы совсем. Особенно я одного места боюсь; там меня немножко заметили...
Юсуп почесал у себя над бровью, как будто у него заболел, при этом воспоминании, старый шрам, что привез джигит из своей поездки.
— А лихой ты парень, — произнес Батогов и потрепал его по затылку.
— Эге, — засмеялся Юсуп. — Вот, погоди, приедем к нам на Дарью... Там в поход вместе пойдем. Ты смотри, Юсупке крест попроси у генерала, такой белый, что Атамкулке дали. Юсупка его на халате носить будет; и «мендаль» с птицей на красной ленте, непременно чтобы, слышишь?..
У Юсупа начинали заигрывать честолюбивые замыслы.
— Стой!..
— Тише, слушай!..
— Тс!.. Да будет над нами милость Аллаха!
Близко, казалось, что не более, как в пятидесяти саженях, проходил отряд конницы. Многочисленные копыта дробно стучали по твердому грунту степи; кусты колючки шелестели, путаясь между ногами. Но как ни напрягали свои испуганные глаза Юсуп с Батоговым, они решительно ничего не могли видеть в этой непроницаемой темноте.
— Только бы наши не заржали, — шепнул Батогов на ухо товарищу.
— Оглаживай, — говорил ему также тихо Юсуп.
Орлик фыркнул. Батогов похолодел.
Громкий хохот Юсупа покрыл собой глухой топот быстро удалявшихся многочисленных ног мнимого отряда.
— Сайгаки!.. — хохотал Юсуп, — что, небось, струсил?
И он раскачивался в седле, ухватившись под бока руками.
— Я уже думал, что совсем пропали, — говорил Батогов, переводя дух.
— Небось, не пропадем, живы будем. Четырех дней не пройдет, со своими увидимся.
Еще не совсем хорошо рассвело, как Юсуп, внимательно приглядываясь к самым ничтожным предметам, попадавшимся на пути, остановил свою лошадь и сказал:
— Ну, теперь мы можем и отдохнуть. Мы в самой лощине, у ключей...
— Вода где?.. — спрашивал Батогов.
— Сейчас и воду отыщем; тут она близко — немного только порыть и готово.
Батогов слез с лошади. Он был без обуви, и его босые ноги сразу ощутили холодную сырость влажного песка на дне лощины.
— А знаешь, — сообщил Юсуп, — мы в одну ночь с лишком восемь ташей сделали (около шестидесяти верст). Гоняйся за нами кто хочет! Здесь мы весь день простоим, если что не помешает; а к ночи опять в поход. Ну, давай убирать коней.
Лошадей не расседлывали, только немного ослабили подпруги и вынули удила; ноздри, глаза, даже уши были тщательно протерты концом шерстяного пояса. Юсуп достал из мешка приколы и привязал лошадей, спутав их предварительно поводьями; это, обыкновенно, делается таким образом, что поводья одной лошади перекидываются за седло другой. Затем оба путешественника принялись разрывать песок, пуская в ход ножи, а чаще руки.
Менее чем через полчаса довольно легкой работы песок стал так влажен, что когда его сжимали между ладонями, то грязная вода струйками сбегала между пальцами. Тогда работа была приостановлена; надо было иметь терпение дождаться, пока вода накопится в этой воронкообразной ямке и отстоится настолько, чтобы быть годной к употреблению.