На далеких рубежах

Гребенюк Иван

— Мы тут своими людьми рискуем, а стреляют удальцовцы и другие. Выходит, на соседей трудимся?

— На усиление нашей обороны, на нашу общую боеготовность — вот почему мы рискуем людьми. А вы думали, как завоевывается будущая победа?

— Рискуйте, рискуйте, — заметил штурман, поглядывая из будки на аэродром, где завывала и свистела песчаная пурга.

— Телюков приземлился в квадрате двадцать пять? — спросил Поддубный.

— Я уже, кажется, докладывал.

— Кажется? А я требую от вас точного ответа на мои вопросы. Извольте отвечать так, как надлежит отвечать подчиненному!

— В

квадрате двадцать пять, — обиженно буркнул Гришин и захлопнул за собой дверь.

Поддубный хотел вернуть его, но вошел врач, тот самый, что жаловался на Телюкова. Сплевывая с языка песок, он спросил:

— Скажите, товарищ майор, может человек во время такой бури погибнуть в пустыне?

— Такой, как Телюков, — не может.

— Но ведь человек — только человек…

— Разные бывают люди.

В этот раз старший лейтенант Телюков приземлился в саксаульных зарослях. Среди живой природы, пожалуй, нет ничего более неприглядного и унылого, чем эта жалкая, хотя и упрямая, растительность. Тут не найдешь, где укрыться от палящего зноя. Торчат из песка голые, скрюченные в три погибели, узловатые ветки. Словно пожар прошелся по земле. Кое-где валяются поломанные сучья, а издалека кажется, будто переплелись между собой змеи, греясь на солнце.

— Ого-го, Филипп Кондратьевич, куда тебя занесло! — вслух подумал летчик, оглядываясь вокруг.

Он выбросился на высоте семи тысяч метров. Спускаясь на парашюте, не пел свою любимую песенку — рот был закрыт кислородной маской. Вообще не до развлечений было! Летчик вошел в так называемый горизонтальный штопор и, падая на землю, вертелся волчком.

Он не дождался, пока сработает автомат роспуска парашюта, дернул за кольцо.

У летчика не было зеркала, а если бы он взглянул на себя, то, вероятно, испугался бы. Веки воспалились и покраснели, глаз запорошило пылью, лопнувшие прожилки залили их кровью.

«Эге, да я что-то стал плохо видеть», — подумал Телюков и часто заморгал, оглядываясь в то же время, не летит ли вертолет? Набрав в ладони воды, он промыл глаза. Не помогло. Теперь самому придется обращаться к врачу, с глазами что-то явно не ладно…

Прошло полчаса. Потом час. Вертолет не появлялся. Уже напрасно истрачена половина запаса ракет. Телюков наломал саксаула, сложил его на гребне бархана, развел костер. Вскоре он заметил на горизонте зловещую черную тучу, надвигавшуюся с юга-запада. Буря! Ясно: экипаж вертолета испугался бури. Придется, вероятно, заночевать в пустыне.

Не подозревая об аварии, Телюков посылал в адрес экипажа вертолета яростные проклятия: — Жалкие трусы! Летуны, рожденные ползать! Где ваше чувство товарищества? Вам коров пасти, а не в авиации служить, молокососы!

Глас вопиющего в пустыне. Проклятия не остановили бурю, она упорно надвигалась, подкрадываясь к солнцу, чтобы заслонить его собой. От барханов падали черные тени. Тишина была такая, что звенело в ушах.

Перед лицом опасности самое страшное — бездеятельность человека. Это было хорошо известно летчику, и он, не теряя ни минуты, начал готовиться к встрече с бурей. Прежде всего нашел ложбину. Потом разостлал на песке парашют, сложил его вдвое и, набросив на куст саксаула, закрепил концы как можно крепче, чтобы импровизированный шелковый шатер не сорвало ветром. После этого наломал палок, натыкал их с наветренной стороны шатра и завалил песком, сделав небольшой вал. Управившись, летчик залез под шатер, глотнул спирту, закусил шоколадом.

Предчувствуя бурю, где-то поблизости тоскливо завывали шакалы.

Весть о том, что старшего лейтенанта Телюкова не подобрали и что его застал в пустыне ураган, дошла до штаба соединения. Оттуда полетели по телеграфу запросы о судьбе летчика и о причине аварии вертолета.

Майор Поддубный продиктовал телеграфисту подробное донесение и к десяти часам вечера выехал в городок.

Дома у себя он неожиданно застал Лилю.

— Ты, Лиля? Что случилось?

— Выключи свет, — сказала она. — Я не хочу, чтобы меня здесь видели, особенно сегодня.

— А что произошло?

— Тяжело мне. Поссорилась с мамой, она меня выругала, вот я и пришла к тебе. Я уже давно жду здесь.

Поддубный сел рядом на диване, обнял ее.

— За что же она выругала тебя?

Лиля склонила голову к нему на плечо.

— Лиза Жбанова распускает слухи, будто ты нарочно придумал полеты на Ту-2, чтобы избавиться от соперника.

— И Харитина Львовна поверила этому?

— Не знаю. Ты поговорил бы с инженером, пускай уймет свою дочь, пристыдит, что ли…

— Поговорю. Обязательно поговорю. Только мне кажется, не Лиза инициатор. Видишь ли, Гришин прилагает немало усилий, чтобы сорвать полеты на бомбардировщиках. Он повадился к Жбановым. Вот Лиза и болтает о том, что слышит от него…

— Для чего они тебе, эти полеты, Ваня?

— То есть как для чего?

— Да так — для чего? — Она выжидающе смотрела ему в глаза.

Поддубный задумчиво улыбнулся:

— Видишь ли, Лиля! Ведь мы, летчики, воины и должны учиться тому, что требуется знать на войне. Я еще думаю организовать прыжки с парашютами в море. Сам первым выброшусь, а за мной остальные. Не забывай, что мы военные летчики и должны быть готовыми к любым испытаниям.

— Неужели снова будет война?

— Враг бряцает оружием, и мы должны быть наготове.

В стекла швыряло песком. Уныло свистел ветер. Порой с улицы доносилось дикое завывание бури.

— Жаль мне Телюкова! — тихо проговорила Лиля. — Как-то страшно становится, когда подумаешь, что он один… в пустыне… в такую пору. Один и негде приютиться.

— Мне тоже очень жаль его. И в то же время я завидую ему.

— Завидуешь?

— Отчасти — да. Хотелось бы испробовать свои силы в поединке с ураганом…

— Не торопись, кто знает, может, еще большая беда подстерегает тебя…

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Ой! — Лиля вскочила. — Выйди, Иван, в коридор.

Это были лейтенанты Байрачный, Скиба и Калашников.

— Простите, товарищ майор, — сказал Байрачный. — Увидели вашу машину вот и позволили себе зайти. Мы по поводу Телюкова. Ничего не слышно?

— Волнуетесь за своего товарища?

— А как же! — ответил за всех Скиба.

— К сожалению, ничем не могу вас порадовать. Остался в пустыне.